-- Н-да... Вон как тебя... -- озабоченно говорит отделенный. -- Надо в лазарет.
Везут в лазарет. В вагоне военно-санитарного поезда запах йодоформа, гнойных ран, запекшейся крови. Стоны, бред.
Еле ползем от станции к станции.
Под Ельцом едванепопадаемв лапы прорвавшихся через фронт казаков Мамонтова.
Кто может ходить -- выбираются в тамбуры, проталкиваются к окнам, костерят врачей и санитаров, требуют, чтобы дали оружие.
Но поезд благополучно проскакивает опасный перегон. Еще день -- и мы в Туле. Тут хороший госпиталь, тут мне помогут!
Однако лица врачей, осматривающих ногу, хмуры, непроницаемы. Они переглядываются, перебрасываются латинскими словами, а один с беспощадной ласковостью треплет по плечу:
-- Нужна ампутация, дорогой. Выше колена. Согласны?
Ампутация? Это значит, ногу отрежут? В девятнадцать лет не смогу ходить, как все люди? Стану калекой? Одним из тех, кто по-птичьи прыгает на костылях, елозит по мостовым? Нет! Резать не дам!
-- А нельзя вылечить, доктор? -- с отчаянием спрашиваю я.
Хирург пожимает плечами:
-- Начнется общее заражение крови -- умрете.. -- Ну и пусть! Пусть!.. Да ведь, может, еще и выживу?..
В палате лежу ничком, подавленный и растерянный. Как же так? Махонький осколочек, -- и вдруг отрезать всю ногу. Неужели придется соглашаться?
-- А ну покажись!
Возле койки стоит пожилой военный фельдшер Иван Сергеевич. Откинув тоненькое серое одеяло, он внимательно осматривает мою правую, уже распухшую, как бревно, ногу.
Сейчас выругает, назовет дикарем за то, что не послушал врача.
-- Молодец, что не дал ампутировать! -- говорит Иван Сергеевич. -Разве это гангрена? Вылечим!
Не верю своим ушам. А Иван Сергеевич уже приказывает санитарке принести чистые бинты.
-- Чтобы жар уменьшить, обложу твою ногу подорожником, вояка! -утешает фельдшер. -- Хотя наука и не жалует это бабкино средство, оно верно действует. Не горюй!
И Иван Сергеевич лечит меня по-своему, часто меняя повязку с компрессом из подорожника. Впрочем, ничего другого, более радикального, в госпитале, похоже, и нет.
Молодой хирург на обходах недоверчиво хмыкает, но не ругает фельдшера, доверяя его большому опыту.
И чудо свершается. Температура начинает падать, жжение в голени постепенно слабеет.
По ночам в заснувшей палате, слушая далекие гудки паровозов, я вижу всю свою короткую жизнь. Гудки напоминают о будке, где год тому назад жила наша большая, в восемь человек, семья, перебивающаяся из кулька в рогожу. Разве на шестнадцать отцовских рублей в месяц прокормишь такую ораву? Работают в доме все. Мы, ребятишки, помогаем матери по хозяйству, пасем корову, старшие сезон-ничают на торфоразработках. И даже походы на реку Шошу, петляющую в лугах позади будки, даже прогулки в лес преследуют вполне определенные цели: наловить рыбы, набрать грибов и ягод, надрать коренья. Приходить с пустыми руками не положено, и совестно. Зато дороже любых подарков и развлечений -уважение старших, идущая из глубины сердца теплая родительская ласка...