Улугбек правил долго, почти сорок лет. На восемнадцатый год своего правления неподалеку от Самарканда он выстроил знаменитую обсерваторию, где вместе со своим учителем ал-Руми, другом ал-Каши и учеником ал-Кушчи долгие азиатские ночи наблюдал движение звезд. Жемчужиной этой обсерватории стал стенной квадрант, которому в ту пору не было равных в мире.
За десять с небольшим лет султан со товарищи составили уникальный по тем временам звездный каталог «Гургандский зидж». Когда в пятидесятые годы XVI века главное сочинение Улугбека «Новые Гурагановы астрономические таблицы» перевели на латынь, в Европе и близко не знали такой точности. Только Тихо Браге через столетие удалось достичь сходных результатов, но это был уже совершенно другой мир…
…В 1449 году Улугбек был предательски убит по приказу его сына Абдул-Латифа. Случилось это неподалеку от Самарканда. К этому времени великий ученый уже отказался от власти и думал стать странствующим книгочеем, как его ученик ал-Кушчи, добравшийся до Истамбула сразу же вслед за султаном Мехмедом Вторым. Но обыкновенные странники редко выходят из правителей мира. Слишком глубок след, слишком велик страх.
Обсерватория тоже впоследствии была разрушена – в XVII веке ее попросту разобрали на кирпичи. Прекрасный Мавераннахр, владыкой которого был великий внук великого Тимира, к этому времени стал забытой Богом дырой под звездным небом, глубокой провинцией мусульманского мира.
Еще через три столетия археологи все нашли. Они всегда все находят.
…По Бухаре лучше всего блуждать наугад. Стоило мне только немного уклониться от центра, как я вышел к удивительному месту – к ханаке Файзабад. Ханаки, как мне рассказали, стоят повсюду, где распространен суфизм. Здесь странствующие дервиши могли остановиться, переночевать и поупражняться в своем любимом деле – вращении. Они крутились и крутились вокруг оси – позвоночника, надеясь выпасть из-под власти сил времени и смерти.
Файзабад носит имя своего основателя, знаменитого странника ХVI века Мавлона Файзободи. Тут три этажа жилых комнат-худжр, где ночевали дервиши, и большой центральный зал, где они вершили свои причудливые обряды. Гурджиев потом напишет:
«В этом танце, через этот танец, совершалась великая остановка, то самое стояние в движении, о котором больше я ничего не могу вам рассказать».
Я закурил и задумался:
– А не к этой ли остановке я стремлюсь всю жизнь? Не ради ли нее пожирание пространства и медленное курение то там, то тут, в самых причудливых местах на этой земле? Мотоцикл на трассе – чем он, в сущности, не мой суфийский танец? Какая жажда гонит меня по этим дорогам?