При благородном Тимуре и тем более Улугбеке евреям жилось неплохо. В моем народе всегда было много ученых, а Тимуриды ценили мудрость.
Но в поздней Бухаре, когда и родилось понятие «бухарский еврей»… – его-то вы слышали?
Я кивнул головой.
– Так вот, в поздней Бухаре для евреев начался сущий ад. Каждая семья должна была платить невыносимый налог. Когда человек приносил деньги, чиновник отвешивал ему две пощечины и произносил ритуальную фразу: «Слава Богу, я мусульманин».
Но это еще не все. Евреи не могли ездить по Бухаре верхом на лошадях – только на осле. Они не имели права носить шелк и подвязывать халат платком, как это делали более или менее зажиточные бухарцы, – только веревкой. Им было запрещено носить чалму, вместо нее они носили меховые шапки.
При встрече любой мусульманин мог унизить, оскорбить и даже избить еврея. И, не дай Бог, еврей как-то начнет возражать или перечить мусульманину. Тогда его тащили к кади и в присутствии еще двоих мусульман обвиняли в богохульстве. Выход был только один – произнести ту же ритуальную формулу: «Слава Богу, я мусульманин!» Тогда и сам еврей, и его семья считались принявшими ислам. Их направляли к мулле, который наставлял всех в новой вере.
В противном случае несчастного ожидал полет с минарета Калян, и никаких других чудес.
Несчастные чала, те, кто приняли ислам, – это бухарские неприкасаемые. Они были чужими и для мусульман, и для евреев. Первые не верили в их искренность, вторые – презирали за вероотступничество. В итоги чала селились специальными кварталами вокруг еврейских махалля, могли брать в жены только дочерей таких же бедолаг, и бедствовали, не видя никакого выхода. Ниже на местной социальной лестнице стояли только цыгане – люли, но у них особая история.
– Однако везде есть люди и люди. В то время, когда Бухара попала под российский протекторат, еврейские купцы стали торговать с Петербургом. Им было проще, они легко учили языки, были в основе своей грамотны, умели читать и по-арабски, и на фарси, и по-русски. Таких грамотных людей в ту пору в Бухаре было очень мало.
Появились первые купцы и среди чала. Одним из них стал мой прапрадед.
Старые порядки полностью смела революция. Из чала вышло немало местных советских деятелей и интеллигентов. Кто хотел, особенно на первых порах, мог вернуться в иудаизм. Но таких было немного.
Еще более странная судьба ждала моего прадеда. Он влюбился в дочку муллы. У них был настоящий комсомольский роман, хороший сюжет для старого советского кино о Востоке. Потом, правда, прадеда посадили, обвинили в национализме. Был здесь такой известный процесс в 30-е годы, и дед остался с матерью, дочерью муллы, и прадедом, правоверным иудеем, вернувшимся в революцию к вере отцов. Если б это была Россия, взяли бы, конечно, всех, но это был Узбекистан, тут даже при Сталине большевики вели себя осторожнее. Поэтому дедушка мой вырос не в детдоме, а здесь, в обычном квартале старой Бухары. Встречались, правда, мальчишки, которые дразнили его: «Чала! Чала!», но он уже совершенно безнаказанно бил за это в морду.