Было интересно, кого же из деревенских он встретит первым, узнают ли его, что скажут. Но, как нарочно, никого на деревенской улице не было, так и пришёл домой, ни с кем не поздоровавшись. Когда приблизился к своему дому, сердце опять бешено запрыгало. Вот он, его родной дом! Окна и дверь заколочены, а вот двор весь истоптан – колхозники как хранили зерно в амбаре, так и хранят, оказывается. Кадим бросил узелок на ступеньки крыльца и обошёл дом. Тут каждый выступ, каждый бугорок знаком! Такое впечатление, что всё здесь радуется его возвращению! Побежал в сарай. Сарай тоже был родной, свой! Кадим долго и с нежностью смотрел на дверь сарая, узнавая каждую доску, каждую перекладину, потянул за ручку. «Моей мамы руки тысячи раз коснулись этой ручки», – подумалось мальчику, и он нежно погладил грубо сколоченную из дерева и ставшую с годами чёрной шершавую дверную ручку. Она была тёплая и ласковая, как показалось мальчику. Постояв немного и с трудом удерживая слёзы, зашёл в сарай. Сколько лет стоит пустой, а всё равно пахнет коровой! Пустой сарай сразу же напомнил о Перчинке. Опять захотелось плакать, но удержался.
Обойдя свой дом и двор, Кадим побежал на кладбище – навестить маму. Он не бежал, он летел к маме. Перепрыгнув через ограду, быстро нашёл её могилу. Могила была неухоженная, прошлогодний бурьян завалил небольшой камень, на котором было нацарапано имя мамы. Кадим сел на край могилы и тихо сказал: «Мама!» И вдруг, неожиданно для себя, горько заплакал. Плакал долго, прижавшись лицом к ещё не прогревшейся земле могилы матери, не обращая внимания на то, что прошлогодние колючки больно царапают лицо, что лицо и руки стали грязными. Никто не мешал ему. Он рассказал маме всё, что с ним случилось за это время. Без слов, мысленно, конечно. Жаловался. Сетовал на свою горькую участь. Обижался на тех, кто его сделал сиротой. Мама молча слушала. Он знал: она его жалеет сейчас. Ну и что с того, что ничего не говорит?
Наступил вечер. Напоследок рассказав маме о своих успехах – порадовав её хоть чуть-чуть, пообещав, что теперь будет приходить к ней часто, Кадим пошёл домой. Найдя в сарае заржавевший топор, стал снимать с окон доски. Громкий звук топора разносился по вечерней деревне. Соседи всполошились и прибежали вмиг. Кадиму пришлось оставить работу и встречать деревенских людей. Женщины радостно приветствовали мальчика, а мужчины здоровались с ним за руку, как со взрослым мужчиной. Мама Салима Мафтуха апа прибежала первой. Обняла его, как маленького, и целовала в лоб, в щёки, в нос. Кадим сильно засмущался – не привык к таким нежностям. Спросил, где Салим. «Он ещё не вернулся с поля», – ответила женщина. Односельчане расспрашивали, как жил у родственников, чем занимался. Интересовались: надолго ли? Узнав, что навсегда, удивлялись: как он собирается жить один? Такого сроду не бывало. Ну и что, что скоро четырнадцать. В таком возрасте ребёнок ещё не может жить отдельным хозяйством.