Затем что-то долго пишет в карте.
Девушка ждет. В расширенных зеленых глазах плещется панический ужас.
– Оперироваться надо, милочка.
– Доктор, неужели нет выхода?
– Выход, выход… Можно попробовать, иногда получается, но гарантию не даст никто. Даже Бог.
– Что попробовать?
– Ребенка родить. Может, и рассосется.
– Я рожу! Только бы не резать! Я рожу этого ребенка!
Пациентка одевается за перегородкой, а доктор, покряхтывая, моет руки.
– Вы замужем?
Девушка не отвечает.
Выйдя из-за ширмы, поправляет платье.
– Доктор, я зайду через месяц.
Она скрывается за дверью. Доктор качает головой.
Экран медленно тухнет. Проводник смотрит на меня внимательно, изучающе.
– Ну, поняла? Ты ей нужна, как способ, как таблетка!
– Если она родит, опухоль рассосется?
Проводник медлит, но я упорно жду ответа.
– Да.
Я смеюсь, подпрыгивая от радости.
– Глупая, ты не знаешь, что тебя ждет!
– Мне все равно! Я люблю ее! Она же моя мама!
Проводник молчит и тяжело вздыхает:
– Твое право!
Кокон сгущается, закрывая меня от всепроникающего мягкого света, погружая в теплую мягкую темноту, как семечко цветка погружается в плодородную черную прогретую солнцем землю.
Мы встретимся через 9 месяцев, ненадолго… Пока она будет кормить меня грудью. Это непременное требование врача, чтобы опухоль в груди рассосалась.
А потом она отдаст меня.
И мы никогда больше не увидимся.
Но я всю жизнь буду любить эти золотые веснушки и локоны, звонкий смех и прозрачную зелень глаз, в которых никогда не было ко мне никаких чувств.
Мама мне снилась, и будет сниться: такая же молодая и веселая, какой я увидела ее первый раз. И каждый раз буду вздрагивать, когда люди будут говорить при мне избитую фразу:
«родственников не выбирают»…