– Я умоляю вас, госпожа, – его голос надтреснутый, тихий. – Вы сделали многое, я понимаю. Но она выглядит так плохо.
Было слишком очевидно, что разговор идёт о ней. Она мысленно напряглась. Нет, она предполагала, что раз лежит тут недвижимая, то дела её не вполне в порядке, но если даже Марбл со всем его бесконечным оптимизмом говорил «плохо» – это заставляло начать всерьёз волноваться. К тому же слова брата вызывали у неё совершенно неуместную девичью обиду. Никогда прежде никто не посмел бы сказать, что она выглядит «плохо». Она не позволила бы себе потерять лицо, потому что… Да не помнила она, почему. Однако, была совершенно уверена в том, что за своей внешностью она следила даже избыточно.
Захотелось прикусить язык или сделать себе больно иначе, чтобы выгнать из головы глупые мысли. К сожалению, тело всё ещё казалось чем-то совершенно не связанным с разумом. Усилием воли она всё же заставила себя перестать рассуждать о внешности и вслушаться в разговор.
Голос, отвечавший брату, не был родным и знакомым, но тоже вызывал воспоминания – тревожные и пугающие. Бесцветные глаза, прозрачные, как вода, тонкая бледная рука с длинными пальцами, а в ней – жёлтый цветок. И голос, тихий и проникновенный, вызывающий мурашки: «Берите жёлтые тюльпаны. Это символ предательства и измены». Со скрипом, но она вспомнила обладательницу этого голоса. Паучиха, так прозвали её, и считали ведьмой. Как же звали её на самом деле? Имя ускользало из памяти. Словно бы стало ещё холодней, а этот голос, уже в настоящем, а не в воспоминаниях, всё так же спокойно говорил:
– Вы хотите от меня чего-то ещё? Моё искусство не всесильно. Выживет она или нет – сейчас зависит только от неё самой. Но ей нужен покой. Во сне приходит выздоровление.
– Выздоровление? – горько прошептал брат. – Посмотрите на неё! Она изуродована. Когда О́рис придёт в себя и глянет в зеркало…
«Орис»! Это же её имя, вспомнила, счастье-то какое! Она внутренне возликовала, но в следующий момент вновь обратилась в слух: так, что там про уродство?
– Юноша, – холодно и ядовито прервала брата эта странная женщина, – голова вашей сестры была расколота, как арбуз, нога вывернута наизнанку костью наружу. Поломаны руки, рёбра, уже не буду упоминать о внутренностях. Я спасала ей жизнь, а не хорошенькое личико. Уж извините, что у неё останутся шрамы. Ей придётся с этим жить – или пойти к той скале и спрыгнуть с неё, чтобы уже окончательно расстаться с жизнью.
– Да, вы правы… простите, – его голос прозвучал совсем тихо и сломлено. – Я… Мы! Мы вам благодарны.