отсиживал свой последний тюремный срок у коммунаров под Гомелем, и готовился к побегу от антихристов.
Вот, пожалуй, и всё, если уж совсем без особых деталей и подробностей. Знаешь, я завтра побуду где-нибудь рядышком с твоим домом, так, на всякий случай, от греха подальше. В какое время вы встречаетесь? – закончил свое повествование Якуб.
– Вечером, в пять часов. Но, наверное, не стоит оно того, Якуб. Всё-таки он по своей инициативе идет на контакт. Не будем накалять обстановку, ещё вспугнём чего доброго, – ответил Мартин, надевая пиджак и шляпу, – Хотя уговаривать тебя не делать этого бесполезно, – уже самому себе произнес он в полголоса.
Остановившись на пороге, Мартин обернулся, пристально посмотрел на друга и спросил напрямую:
– Скажи, старина, всё то, что ты мне рассказал, постороннему человеку просто ради любопытства знать-то нет никакой нужды. Я так понимаю здесь много чего личного для тебя.
Погрустневший Якуб встал из-за стола, подошел вплотную к Мартину и, протянув руку, ответил:
– Не спрашивай, пожалуйста, ты меня ни о чём, братец. Врать тебе не могу, а говорить всё как есть – очень больно. Здесь не просто личное, здесь считай вся моя жизнь, которая сложилась так, как сложилась. Добрых снов, Март.
Мартин молча пожал Якубу руку, вышел из дома и быстрым шагом направился к стоящему рядом с калиткой лимузину фрау Зингер «Adler Trumpf», которая настояла на том, что бы после ужина её водитель отвез его домой…
Бельский затушил в пепельнице остаток недокуренной сигары и припомнил, как, провожая у окна своих гостей, он заметил выходящего из кондитерской Якуба. Разодетый щеголем в белоснежный костюм-тройку и широкополую шляпу с букетиком ярко красных цветов и коробкой с тортом в руках, он неторопливо вразвалочку шагал в сторону проспекта вслед за отъехавшим автомобилем Мирского. Ухмыльнувшись краем губ такой ненавязчивой заботе своего друга, Мартин налил в стакан из кувшина молока, выпил его и уже собирался отправиться ложиться спать, как обратил внимание на разыгрывающуюся в его кабинете трагедию.
Пачвара, прижавшись всем телом к столу, в полной изготовке для прыжка, не сводил своих глаз, в миг ставших бездушно стеклянными, с порхавшего по-прежнему, но уже вокруг настольной лампы, мотылька. Насекомое испугано металось между светом и темнотой. Пытаясь, приблизится к лампе, мотылек тут же отлетал от её жара в тень…
Свет и тепло, источники жизни, нередко убивают тех, кто вместо того, чтобы оставаться жить во тьме и холоде, решает запорхать в лучах света и в тепле, на виду у всех. Неправда, что смерть приходит неожиданно и неизвестно откуда. Смерть всегда за вашей спиной, бесшумно движется рядом с вами всю вашу жизнь и ждёт, когда вы совершите свою последнюю роковую ошибку. Вот тогда она выходит в самый центр сцены, забирая в спектакле вашей жизни себе главную роль, исполнение которой настолько виртуозно, что повторения её «на бис» требовать уже некому. У смерти нет репетиций. У смерти сразу день премьеры, которая завершается оглушительным триумфом одного актёра. Мотылёк совершил свою последнюю ошибку. Он вылетел из темноты, манимый светом и теплом, не понимая, что эта пара глаз, пристально следящих за ним из мрака, принадлежит его самому преданному и последнему зрителю…