На следующее утро, ещё до начала первого урока, я говорю Клеопатре Михайловне, что имею личную просьбу к Андрею Карловичу, и отправляюсь в канцелярию. Я рассказываю всё, прямо относящееся к делу. Он с живейшим сочувствием и интересом слушает меня.
– О, конечно, конечно, Frа¨ulein Starobelsky, мы сделаем всё от нас зависящее, я поговорю, поговорю. Как-нибудь устроим. Так жаль! Такая прекрасная девушка! Ну, ну, не надо только слишком огорчаться, ведь ещё не так плохо – es ist nicht so schlimm! – ласково глядя на мою, вероятно, расстроенную физиономию и дрожащие губы, утешает он. – Бог даст, ваша подруга, здоровая и весёлая, возвратится к нам. Я надеюсь, надеюсь! – И, по обыкновению быстро-быстро кивая своей круглой головой, эта добрая душа, тоже глубоко взволнованная, уже торопится к поднимающейся по лестнице группе учителей, среди которых находится и Светлов. Я бегом лечу в класс. На душе у меня посветлело; возможность спасения Веры радостно мерещится впереди. Я говорю кое с кем из учениц, там тоже встречаю горячее, живое участие.
– Будет, будет, всё устроим! – отыскав меня на большой перемене, весело кивает мне Андрей Карлович. – Я уже переговорил, все с удовольствием помогут.
Теперь ещё одна крупная задача: убедить Веру согласиться ехать. Я опять отправляюсь к ней, захватив на сей раз с собой бутылочку хорошего коньяка, винограду и ещё кое-чего, чем снабдила меня мамочка. Теперь я храбро везу эти вещи, я спокойна, что они не оскорбят, не заденут Веру: вчерашний разговор слишком сблизил нас.
– Ну, как же ты себя чувствуешь сегодня? – спрашиваю я, здороваясь с нею.
– Нехорошо. Голова сильно болит, всё время знобило, вероятно, начался маленький жар.
Действительно, лоб у неё горячёхонький, глаза лихорадочно горят, а под ними легли тёмные, широкие круги. Губы совершенно сухие, и она поминутно проводит по ним языком.
– Это нехорошо, – говорю я, в голове же одна упорная мысль: убедить Веру ехать.
Я сразу приступаю к ней:
– Все тебе очень-очень велели кланяться, спрашивали о твоём здоровье, и знаешь, Вера, что все высказывают, то есть прямо в один голос? Говорят, что при катаре лёгких, если только сыро и холодно, прежде всего необходимо уехать, что от одной перемены климата сразу становится лучше, понимаешь, болезнь точно прерывается, останавливается, ну а тогда поправиться уже недолго, поглотать там каких-нибудь пилюль, порошков, отдохнуть на чистом воздухе, и делу конец. А так, в сырости, будет тянуться, тянуться, и из-за пустячной, в сущности, болезни придётся и уроки лишние пропускать, и силы терять. Все решительно говорят, что тебе необходимо уехать.