– Я никого не принимаю.
– Знаю. Вы, возможно, слышали о Ниро Вульфе. Вы знаете о нем?
– Да.
– Человек, полностью отвечающий за свои слова, сообщил ему, что ваш сын убит сотрудником ФБР. Вот почему за мной ведется слежка, и вот почему я должен повидать вас. Я могу прийти минут через десять. Вы расслышали мое имя? Арчи Гудвин.
Молчание. Затем:
– Вы знаете, кто убил моего сына?
– Не по фамилии. Я сам ничего не знаю. Мне известно только то, что было сообщено мистеру Вульфу. Это все, что я могу сообщить вам по телефону. Мы полагаем, что мисс Мэриен Хинклей также следует об этом знать. Я осмелюсь попросить вас пригласить и ее, чтобы я мог переговорить с вами обеими одновременно. Вы можете это сделать?
– Могу. Скажите, вы репортер из какой-нибудь газеты? Может быть, это очередной трюк?
– Нет. Если бы я работал газетным репортером, все это выглядело бы как большая глупость и в конечном счете вы просто вышвырнули бы меня. Я Арчи Гудвин.
– Но я не... – Долгое молчание. – Ну, хорошо. Швейцар попросит вас предъявить что-нибудь удостоверяющее вашу личность.
Я, разумеется, согласился и поскорее повесил трубку, пока миссис Элтхауз не передумала.
Выйдя из дому, я твердо решил игнорировать филеров, но сейчас, поджидая такси, все же невольно поглядывал по сторонам. Только сев в машину, я успокоился и заставив себя смотреть вперед. Ко всем чертям тылы!
Многоквартирный жилой дом на Парк-авеню, между восьмидесятыми улицами, был обычным для этого района – козырек над парадным входом, привратник, выскочивший на мостовую, чтобы открыть дверцу такси, резиновый коврик у дверей, чтобы не пачкать настоящий ковер в вестибюле. И тем не менее это был первоклассный дом, ибо привратник не подменял здесь швейцара, и наоборот. Я показал швейцару свою лицензию частного детектива. Внимательно изучив удостоверение, он сказал, что мне следует подняться в квартиру 10Б, и я направился к лифту. Дверь квартиры на десятом этаже мне открыла горничная. Она взяла мою шляпу и пальто, повесила в шкаф и через дверь в глубокой нише провела в комнату размером даже больше, чем у Лили Роуэн, в которой одновременно могли танцевать пар двадцать. У меня есть специальное мерило для людей, располагающих такими большими комнатами, это мерило не ковры, не обстановка и не драпировки, а картины, висящие на стенах. Если я в состоянии понять, что представляют собой эти картины, все в порядке. Если же я только могу гадать, что на них изображено, следует быть настороже, ибо за хозяевами нужно глядеть в оба. Комната, в которой я находился, прошла испытание прекрасно. Я рассматривал полотно с изображением трех девушек, сидевших на траве под деревом, когда послышались шаги, и я обернулся.