Выйдя в сени, вместо соседа Володьки она увидела двух мальчишек в военной форме с белыми повязками на рукавах. Для Ильиничны все мужчины младше 30 был мальчишками, но эти двое и правда, были сущими пацанами, из воротников измазанных глиной подмокших бушлатов выглядывали цыплячьи шеи, кадыки на которых казались непропорционально большими. Висящие через плечо автоматы выглядели так же чужеродно, как скрипка в руках дворника.
– Бабушка, у вас еды не найдется? Мы заплатим. Правда, у нас только рубли – спросил стоявший чуть впереди парнишка с короткими белыми волосами, скомканную шапку-ушанку он держал в руках
– Зачем мне ваши рубли, что мне с ними делать
– Тогда часы возьмите, эпл вотч. Вам-то не к чему, но продать можно, они тысяч 30 стоят. Второй день не кушали
– Нет ничего, шагайте восвояси. Оккупанты!
– Бабушка, да какие мы оккупанты, мы и стрелять то толком не умеем. Дайте хоть сала кусочек или хлебушка!
– Не дам ничего. Шагайте откуда пришли, там и ешьте, сколько влезет. Не уйдете, так топор возьму. Ильинична уж лет 10 как перестала бояться смерти и бесстрашно напирала на людей с оружием. Те напора не выдержали, пятились, пятились и наконец, вышли. Ильинична выдохнула, перекрестилась и закрыла дверь на засов.
Володька тем вечером так не пришел, а сама она идти к нему в темноте побоялась. Тем более, где-то были слышны выстрелы, хотя может и показалось. Сосед, крепкий, несмотря на прожитые 60 лет, мужик объявился только на следующий день к обеду
– Ты где был? Я тя вчера весь вечер прождала, ирод.
– Так стреляли вчера Ильинична, я и не пошел. А утром кум заезжал, считай мой ровесник, так нет же, в самооборону записался. Говорит они вчера с патрулем на БМП проезжали, а тут русские солдатики по хатам ходят, мародеры видать. Наши им: «Стоять!». Надо было руки поднять и стоять спокойно. А те, дураки, в кусты ломанулись, ну их и положили. Кум мне и говорит: «Всё живые души, похорони говорит, как положено».
– А ты чего? – спросила Ильинична
– А куда мне деваться, не чужой человек просит. Да и проставится потом. Прикопал у церкувшки за оградой. Крестик один на двоих поставил. Попа бы позвать, да куда-то делся как назло. Тебе картошку то куда поставить?
– Неси в погреб. Заодно огурцы там возьми. Да самогонку, смотри, не трожь. У меня померено всё.
Кум ушел, а Ильинична выпила рюмку самогонки, что позволяла себе не чаще раза в год, и ещё с час сидела у стола, глядя в окно невидящими глазами.
Выйдя из последней в селе избы, в которых где горел свет, Майя Евгеньевна с надеждой посмотрела на небо, одежда совсем промокла, а холодный мартовский дождь и не собирался заканчиваться. Здесь никто про Игоря ничего не слышал. Надо было идти пока совсем не стемнело. До следующего села было четыре километра по проселочной, изрядно подмокшей дороге, может там кто видел сына.