– Вот дрянь! – как выплюнул Алекс и вернулся к своему месту костра.
Тахеанка лежала в траве, не шевелясь и не моргая. Её тонкое тело было так неподвижно, что сливалось с тенями сумерек. Только странно блеснули глаза, когда Алекс обругал её. И этот чужой взгляд, направленный почему-то не на обидчика, а на Алеана, казалось, пронзил насквозь. Юноше стало не по себе, словно это он ударил тахеанку, и сердце сжалось от жгучего стыда и бессилия.
– Зря это, – произнёс он, но никто не услышал, так как вся честная компания состязалась в умении ругать этих грязных, безмозглых выродков, этих тахеанских обезьян.
Долгий день давал о себе знать, и постепенно разговоры утихли. Оставив Виктора в роли стража, все улеглись и заснули довольно быстро. Бережной некоторое время держался молодцом, но выпитый за день джин и тепло костра действовали слишком расслабляюще, чтобы продолжать бодрствовать.
Алеан спал спокойно до тех пор, пока ему не привиделся во сне тот странный, обжигающеострый взгляд тахеанки, её раскосые глаза с отражёнными в них тенями чуть покачивающейся травы. Юноша сел так резко, что хрустнуло где-то в пояснице, и посмотрел на пленницу: та всё так же лежала, не спала, её глаза были широко открыты – она смотрела на него. На какое-то мгновение Алеану больше жизни захотелось, чтобы тахеанка отвела глаза…
Огромные, как луны…
Серые, как осеннее небо…
Как туман…
Как тени сумерек…
Алеан провёл ладонью по лицу, словно стирая наваждение, но вместо желаемого облегчения…
«Может, я сплю?»
Звуки, которыми полнилась инопланетная ночь, словно сгустились и растянулись во времени. Шорох? Шелест? Шёпот… Тихое шушуканье в чернильных провалах теней, что казались живыми то ли от мечущихся сполохов почти угасшего костра, то ли от странно колеблющегося вокруг поляны воздуха, с запахом прелой травы, росы, сухой лаванды и, почему-то, ванили. Что-то шевельнулось там, на грани видимого. Налетел шелестящий вихрь…
Алеан вдруг ясно, как на стереоэкране, увидел себя со стороны. Он, да- да, он склонился над тахеанкой и, оглядываясь на спящих товарищей, разрезал верёвки своим «Скаутом». Лезвие ножа как-то неестественно ярко блестело в тусклом свете угасающего костра. Губы тахеанки шевелились.
Вспышка… Боль…
Что-то противно-тёплое, стекающее по коже под рубашкой…
Неясный гул голосов…
Мягко наваливается на плечи тяжесть. Темнота заботливо, как мать, укутывает сознание.
Губы тахеанки, что-то шепчущие.
И огромные раскосые глаза, с колеблющимися в них тенями травы.
И темнота.