− Здравствуйте, − голос у него был приятный. Он был выше меня. И с таким одухотворённым лицом.
Я кивнул.
Он сказал:
− Вы же в салоне работаете?
Я опять кивнул.
А человек сказал:
− Ну и как?
Я ответил, что ничего хорошего и ничего плохого, и ускорил шаг. А человек как мои мысли читал, он сказал:
− Вы не думайте. Я не тайный покупатель, и не подослан к вам сб-шниками.
Я пожелал всего хорошего и стал спускаться в метро. А человек не стал спускаться в метро. Отстал. Дома, когда вернулся, я рассказал об этом случае маме. Мама ужасно занервничала:
− Может, перестанешь там работать?
− Почему?
− Кто это был-то?
− Я не знаю.
Когда ехал в родной Мирошев, в полудрёме сидел на пустой лавке, сомневался: может и правда бросить эту работу к чертям собачьим? Не присесть вообще, в чате управляющий будет сливать, а в лицо мило улыбаться, из главного офиса будут чаще просматривать. Ещё больше бесили все эти правила трёх «да», обязательный рассказ об акциях и о лотереях полуглухим пенсионерам и плохо понимающим русский язык клиентам, которые пришли сделать денежный перевод себе на родину… От тренингов и тестов для оптимизации продаж меня коробило. Я до сих пор поражался, как я эти тупые упражнения и задания на учёбе вытерпел, это было какое-то издевательство.
Я так ждал выходные, чтобы вернуться в родной неторопливый город, навестить маму и бабушку с дедушкой, а тут вдруг впервые заскучал. Дедушка болел, слабо меня поприветствовал и начал говорить о скорой смерти, бабушка стала жаловаться на кадастровую палату и что у них хотят отнять полсотки земли. Тоска смертная! Я понял, что привык к Оксане, привык к ТРЦ, мне нравилось многолюдие, лёгкость, которую даёт пребывание во всех этих едальнях, кинотеатрах и бутиках. Я помог бабушке что-то вскопать-перекопать, собрать, дрова ей отдал сосед, он теперь обогревался батареями. В предыдущие годы я бездельничал в посёлке, почитывал книжки, сидел на пляже тоже с книжкой. Но на пляже меня всё стало раздражать. И я вернулся в Мирошев из посёлка. У мамы в колледже стояли напряжённые дни, она временно исполняла должность директора, а директора сняли за злоупотребления − в их колледже внутренние испытания по рисунку и живописи можно было купить. Мама принципиально не лезла в это, но ей как работнику приёмной комиссии иногда приходилось мухлевать и соглашаться с остальными. Она не спорила, послушно ставила свою подпись, так об этом и сказала следователю. В Мирошеве я пошёл прогуляться в парк, пешком это полчаса, а то и дольше. Я сел в парке на лавку и заметил недалеко, на соседней лавке необычную девчонку со стариковской сумкой на колёсиках. Она не обращала на меня внимания. К ней подошёл лысый мужик. Осанистый такой, чувствуется лоск, хоть и не в костюме. Из сумки она достала два огромных бумажных пакета, увесистых таких, они поговорили. Лысый стал давать девчонке деньги, она положила телефон на лавку и расстегнула маленькую сумочку. Сумочка вообще не гармонировала с её дачным видом. Дачников у нас навалом летом. Потом они пошли к выходу, колёсики скрипят, а злополучный телефон остался на лавке. Я его заметил, когда встал и от нечего пошёл тоже к выходу. Я хватанул телефон. Забытый телефон − хороший повод познакомиться, думал я. Обычная деваха средней комплекции в жутком спортивном костюме. Страшная, но что-то в ней было. Сноровка, молниеносность, доброжелательность и… непокорная чёлка, впрочем чёлки у неё кажется не было. Был просто хвостик. Да. Хвостик. Непокорный хвост. Что-то в нем, хвостике, и в ней было. Я разглядел как раз сумку и хвостик, я за ними и дальше собирался идти, но мужик вдруг остановился, достал откуда-то бейсболку и напялил её. Я испугался и свернул на соседнюю дорожку. Она перезвонила через час − я шёл по проспекту ждал, когда она позвонит. На экране высветилось «Бабуля». Девочка плакала, она умоляла. Я как последний гадёныш стал требовать денег за возврат. Просто по приколу, сам не знаю, зачем, я шутил, я привык, что все девчонки манерничают, заигрывают, хихикают, это же объявила: