-Собирайся! - резко бросает он мне.
Он прекрасно видит, в каком я состоянии, но даже не делает попытки мне помочь. Я кутаюсь в одеяло, подбираю спортивки и разорванную майку. С вещами иду в ванную, меня слегка шатает. Там я одеваю брюки, которые мне дал Демид, и завязываю кое-как на себе футболку. Потом выхожу, подбираю с пола шубу и сапоги. Едва не падаю от того, что кружится голова. Сажусь на кровать и обуваюсь. Сапоги на тонкой шпильке, как я в них пойду, не знаю.
Папа все это время стоит у входа в номер. У меня не возникает даже мысли спорить с ним и настаивать, чтобы он вызвал полицию. Ведь в номере полно доказательств. Я думаю, что он делает так, как лучше для меня. Я не знаю, как смогла бы рассказывать чужим людям о том, что со мной делал этот скот.
Меня штормит, и только тогда папа поддерживает меня под локоть. Но у меня такое чувство, что он в любой момент отдернет руку, да еще и брезгливо вытрет ее салфеткой. Я больше не его принцесса. Я чья-то подстилка.
-Надень капюшон и надвинь его на лицо. Не хочу, чтобы ты на камерах светилась. И так теперь позора не оберешься.
Он доводит меня до машины и заталкивает на заднее сиденье. Он приехал один.
Мы доезжаем до дома в тягостном молчании. А все должно было быть не так. Почему он не хочет за меня вступиться? У него же есть знакомые, деньги. Он может, если захочет. Не хочет?
Он заводит меня в дом. Мы идем в кабинет. Мама видит меня и бросается ко мне с воплем:
-Лерочка!
Но он останавливает ее коротким движением руки:
-Погоди ты, курица.
Она тихо семенит за нами.
В кабинете я без сил опускаюсь в кресло. Мне бы лечь, отдохнуть. Да и к врачу, наверное, надо.
Но первое, что папа спрашивает:
-Как ты попала к Власову?
Я и не подумала о том, чтобы солгать, как-то обелить себя.
Тихо шепчу:
-Я сама к нему пришла.
Допрос продолжается. Без всякого сочувствия.
-В чем ты была одета?
-В нижнем белье и шубе, - ответ звучит еще тише.
-Ах, ты, б***ь! - вскрикивает он и замахивается, чтобы ударить.
Но у него на руке виснет мать:
-Не надо, Илюша! Она и так едва живая.
Но он стряхивает ее с руки, делает шаг ко мне и хватает меня за подбородок, поворачивает мое лицо к себе то одной стороной, то другой и спрашивает зло:
-Почему на лице следы от пальцев? Ты у кого-то из этих в рот брала?
Я краснею от его слов, а он отпихивает меня за лицо от себя. И правда берет салфетку, а потом вытирает руку, которой до меня дотрагивался.
Я все же решаюсь заговорить:
-Папочка, меня изнасиловали. Я не хотела...
Его взгляд я запомнила на всю жизнь.
-Я ж любил тебя...
А сейчас я ничего не достойна... Как хорошо, что я не могу уже плакать.