На конце слободы к нам с Рудо пристал лоточник: «Купи петушка» да «Купи петушка». Народу тут было многовато, быстро не помчишься, а леденцы у торговца лежали ладными рядочками да поблёскивали боками на солнце, начиная чуть оплавляться. И формы какой искусной: и гребешок тебе, и бородка, и хвост пушистый, ребристый, и даже глаза выпуклые. Что делать, купил. Порадую Видогоста.
* * *
Мы с Рудо влетели в ворота княжьего двора – стражи сами расступились перед нами, будто я был предвестником лиха, противиться которому не могли даже ладные воины из старшей дружины с боевыми топорами на плечах. Хотя что там выдумывать, узнали издалека, как не узнать, и без расспросов открыли ворота, чтобы князь не гневался, что задержали его сокола.
У самого терема я спрыгнул с Рудо и хлопнул его по плечу – беги, друг, на псарню, там Аклете тебя напоит и мясцом угостит, а сам взбежал по ступеням, кивнул на бегу ещё двум стражам и помчался, миновав светлые сени, по каменным переходам, неизменно отдающим прелью и землёй.
Да, горько разочаровались бы все, кто просил меня взять их в терем княжий, – и девки бесстыдные, и проныра Огарёк. Не знаю, что в головах у них возникало от этих слов. Должно быть, мнили себе хоромы сплошь из золота и камней драгоценных, в парчовых и шёлковых занавесях из самого Зольмара, только ничего такого у Страстогора нет. Не любит верховный князь ни блеска золотого, ни мягких тканей, ни расписных потолков, ни музыкантов в залах. Наверху, в общем зале и палатах, стены всё же украшали рисунки солоградских умельцев, да и в горницах оконца блестели дорогим цветным стеклом, но излишеств князь не признавал. Наверное, у Игнеды в светлице стояли сундуки с разным добром-барахлом, с платьями нарядными и украшениями богатыми, только там я ни разу ещё не бывал и утверждать не осмелюсь.
Я миновал второй ярус и поднялся ещё выше, пробежал через сборную палату с цветными оконцами и оказался перед резной дверью в светлицу княжича. Страж и тут отступил, кивнул почтительно и повёл рукой – проходи, мол, сокол, знаю, что княжич будет рад тебя увидеть.
Я рванул на себя холодную дверную ручку и размашистым шагом прошёл внутрь. На меня сразу скверно дохнуло: травяными отварами, свечами и тленно-душным дыханием хвори. Сладкие ароматы трав и заморских благовоний не скрывали болезненного духа. Под тонкой корочкой томных запахов – гнилое нутро.
Светлицу было не узнать. Все три окна заслонили плотными бархатными занавесями, в помещении стало тускло и душно. По углам кровати расставили четыре подсвечника на высоких ножках, в каждом по пять оплавившихся свечей. Свечи разного воска: белые, жёлтые, мшисто-зелёные, бурые, сизые, каждая плакала по-своему душистыми каплями. Полог кровати был задвинут наполовину, и в багрово-коричневой тени бледное лицо княжича выделялось, как луна на сумеречном небе.