Ырысту тоже выпил без закуси и опустился на стул, с которого тут же вскочил. Из табурета торчал острый ноготь гвоздя.
– Давай молоток, – сказал Ырысту.
– В сенцах поглянь, – отозвался Тарас и отвернулся к окну.
Ырысту отыскал молоток, вколотил гвоздик до шляпки, снова разлил самогон по стаканам.
– Как ты, Тарас? Это… як життя?
– Сам видишь, руки украли, – ответил Хилюк без намека на жалобу, буднично и безразлично. – Такая штука. Чутка зазевался и все.
– Ты писал.
– Как писал? Диктовал. А эта записала. А ты? Увидел весенний Берлин.
– Ага. Только гостинца тебе не привез.
– Я за это не в обиде, – усмехнулся Тарас. – Молодец, что пришел. Там в чугунке, картошки достань. Наварила мандавошка. Поди не испортила.
Ырысту доставал картошку в теплых мундирах и говорил:
– Серегу комиссовали еще в прошлом годе. Старшину насмерть убило уже в Германии. Саня Нехорошев… не знаю, я после отпуска по ранению не видел его. Церцевадзе в Днепре вашем утоп. Ринат…. не знаю. Кацман ногу потерял….
Тарас, сдирая кожу с луковки, презрительно прокомментировал:
– Великое дело! Ногу! Пф-ф… Без ноги шо? Даже на гармони можно. Сиди себя, наяривай. Я в Москве, когда в госпитале чалился, там одну ногу когда отрезают, так за серьезное не считается. Пару дней повалялся, и выгоняют.
Ырысту промолчал, сел к столу и спросил:
– А Кремль ты посмотрел? Было такое в планах, я помню.
– Только и остается, что смотреть. Это охеренно – смотреть. Целыми днями смотришь, смотришь. Веселуха. А Кремль – нет, не видел. После всех этих дел не до Кремля.
Глухо стукнулись стаканами и выпили. Ырысту рассказывал о Польше, о Германии, больше – о людях, пытался изобразить войну, как можно веселее. Пути друзей разошлись в сорок втором, за это время много накопилось. Только судьба Тараса сложилась так, что остался он покалеченным.
– Ну и шо? – спрашивал Тарас. – Я тоже там в Белоруссии нормально так повоевал. Одно время партизанил малёха, потом опять в регулярную. Почему меня не убило? Ума не приложу.
– Не говори так.
– А как? Хошь я тебе в ладоши похлопаю? Аплодисменты! Обаятельной улыбки хошь? Улыбка у меня дюже гарная. Одно только радует – эту козлиху как поцелую! Она дрожит, сука!
– Зачем ты так то? – с укоризной сказал Ырысту. – Тоже натерпелась.
– Поди, знай! – Тарас ударил по столу жалким двупалым кулачком. – А я разумею, шо… Давай не будем об этом. – он взял было бутылку, но тут же отставил. – Сам наливай, руку менять не будем.
Из окна донесся мерный звон, мимо дома солидно прошла тощая корова с колокольцем на шее.
– Во, дывись, – Тарас показал на скотину. – Не сожрали немцы. Так и эта дура…