И ещё, ко мне нужно доставить вот этого сенатора, — и Керенский пододвинул к Климовичу список с подчёркнутой фамилией.
— Блюменфельд Герман Фаддеевич? Странный выбор, зачем он вам?
— Нужен. А насчёт назначения правительства вы правы, Петросовет полностью разгромлен. Родзянко и остальные деятели Государственной думы убиты. Остаются советы на местах, но кто их будет направлять? Поэтому, Евгений Константинович, мы переходим к следующему этапу захвата власти у кадетов и старообрядцев.
— Да уж, когда я вставал под ваши знамёна, господин министр, не думал, что вы настолько кровожадный.
— Вы на самом деле так считаете? — Керенский усмехнулся. — А я вот не ожидал от вас таких слов. Вы считаете, что это я их убивал?
— Вы? Нет! Убивали другие, но вы смогли так обставить все дела, что уничтожили всех политических противников, в том числе, и моими руками.
— Да бросьте вы юродствовать, Евгений Константинович, — поморщился Керенский. — Вы же были жандармом.
— Жандарм — это политическая полиция, а не бригада палачей.
— Я понимаю, — Керенский нахмурился. — Я понимаю и поэтому никогда не заставлял вас заниматься ничем подобным, но вы же не будете спорить, что люди из вашего окружения, да и сами вы содержали провокаторов в среде эсеров и прочих. А эти провокаторы, вроде небезызвестного Азефа, организовывали убийства, да и сами убивали. Убивали в том числе и ваших коллег, хоть и в гораздо меньшей степени, чем других чиновников, и теперь вы говорите мне, что я кровавый тиран.
— Я этого не говорил!
Керенский только отмахнулся.
— Вы ошибаетесь, я сам по себе и не тиран, и не палач. Меня убивали, и не раз, вам ли этого не знать. Эта революционная среда никого не щадит. Я просто не стал отсиживаться в сторонке и перенаправил усилия толпы на уничтожение тех людей, что с превеликим удовольствием убрали бы меня самого. Я лишь оказался прозорливее их и опередил на полшага. Вы думаете, мне не жалко того же Родзянко?
Отвечу, жалко! Но жалко, как человека, а не как политического деятеля. И если как человек он не приносил мне никакого вреда, то как политический деятель мог инспирировать мою смерть и не испытывал бы никаких угрызений совести. Толпа матросов убивала своих офицеров и горожан, и что, они испытывали муки совести или хоть малейшее раскаяние? Думаю, что нет, а тогда почему я должен их испытывать?
Передо мной стоят не их низменный цели — показать свою силу и превосходство, ограбить или развлечься. Моя цель — не дать скатиться империи в пропасть, и это возможно предотвратить не уговорами, нет… А я ведь только начал, впереди много работы, где будет ещё много таких смертей и чудесных спасений. Очень много, и если вы не согласны, то подскажите мне другой путь, посоветуйте. Может, выйти к народу и сказать, что убивать нехорошо и надо всех любить. А, получив по левой щеке, тут же подставить правую?