– Может, и лучше, что тогда в общаге у нас не сложилось, – добавил он глубокомысленно.
Практичный такой был новый сотрудник у Манакова. Дядя Саша, как его у нас прозвали, так как он отслужил до института в армии, где даже в партию вступил, и очень любил всех поучать со словами «Ты дядю Сашу слушай – солдат ребенка не обидит». И вообще был сильно похож на почтальона Печкина, которого мы еще не знали или уже знали? Не помню. И отличался великолепным чутьем на халявную выпивку – стоило в любом месте кафедры начать что-то разливать, тут же появлялся дядя Саша – ненавязчиво, но с таким блеском в глазах, что не пригласить его было невозможно. Типаж прямо по Саше Черному: «Несложен и ясен, как дрозд. В России подобных орясин, как в небе полуночном звезд» – нравится мне и этот поэт, и это стихотворение «Человек в бумажном воротничке», поэтому второй раз его вспоминаю. (Таким манером он еще царскую Россию характеризовал, но я уверен, в данном вопросе ничего с тех пор принципиально не изменилось. Не утерплю, добавлю из его «Стилистов»: «У поддельных ваз этрусских встретил я двух бравых русских, зычно спорящих друг с другом, тыча в бронзу пятерней: «Эти вазы, милый Филя ионического стиля!» «Брось, Петруша! Стиль дорийский слишком явно в них сквозит…». Я взглянул: лицо у Фили было пробкового стиля, а из галстука Петруши бил в глаза армейский стиль».)
Но оставим обоих Саш в покое и вернемся к аспирантской реальности. Мы (я с моими армянскими приятелями) были вечно голодными и всегда с радостью встречали Олю со съедобными дарами. Ездила она в общагу, ездила… и однажды осталась на ночь. Куда-то мой сосед опять делся надолго. Потом ей показалось, что эта ночь бесследно для нее не прошла, и меня познакомили с семьей. И я понял, кто в ней принимает решения – отнюдь не родители. А вскоре мы вместе и в Ярославль съездили.
У моей мамы при знакомстве была двойственная позиция: с одной стороны, она, конечно, была рада, что я закрепляюсь в Москве и наконец-то перестану ей мотать нервы (любимое выражение), с другой – не очень ей понравилась Оля. И она вдруг начала ей всю правду-матку про меня выкладывать без прикрас – в смысле вводить гостью в курс моих запутанных отношений с местными барышнями. Я даже сам удивился, как много она, оказывается, знала, но Ольге все это было до лампочки – она ничего не слушала и четко двигалась к намеченной цели. Причем намечаемая свадьба никак не была вызвана вымышленными ею последствиями нашей близости.
Потом я случайно узнал всю подноготную такой целеустремленности (от ее же единственной подруги в группе, быстро ставшей – бывшей). Такая причина никогда бы не пришла мне в голову, но узнав супругу получше, я в эту историю поверил. Оказывается, все годы учебы в институте, начиная с подготовительных курсов, она яростно конкурировала с одной из сокурсниц. Почему так сложилось, не знаю, но для нее это было чуть ли не самым главным в жизни. А вот соперница, похоже, ни о чем и не догадывалась или внимания не обращала. (Прямо по классической схеме соревновательного общения Эллочки-людоедки с Вандербильдихой – младшей. Или я – или она.) И как-то получалось, что ей приходилось все время соперницу догонять.