Ли разыщет изувеченную девушку, которая поет красивые-красивые песни и говорит во сне, но – но в солнечный город придет гроза. И темнота падет гремучая, промозглая, и у Ли опять затроятся перед глазами белые перчатки, потому что Ив его не узнает – ах, Господи, какой врач? – потому что в бутылке подарочного вина слишком много для одного и слишком мало для того, чтобы успеть остановиться.
Минует еще шесть зим, и песни Ив подурнеют, и сама она утомится от своего тлеющего уголька, а Ли – от своей бессонницы. И все равно Ив будет ему звонить, скользя в дреме на шелковых простынях, и все равно он не сможет спать и станет слушать, как в глубинах океана слушают друг друга призрачно-белые, как мрамор, киты. А однажды Ли и Ив увидятся снова – когда фотография с ее свадьбы появится на страницах газет, и Ли вежливо улыбнется, и пробурчит под нос: "Какая же она была миленькая".
И через пару дней, в страшную грозу, Ли сожжет свою больницу. Вот только недавно мирно попискивали приборы и шаркали сонные медсестры, и вот уже воет сирена, воет страшно, резко, точно гончая, сорвавшаяся с петли. Лопаются перекрытия, скручиваются остовы коек, дрожат и поскрипывают стекла.
Ночь воцарится гремучая, промозглая, а спящая Ив позвонит в сгорающий дотла коридор и расскажет огненной тишине слова, которые раздуют жертвенные костры Ли до небес.
А еще через несколько дней молодожены сядут в сверкающий драндулет, который умчится в тающие на солнце города, а Ли, ненавидя себя, начнет опять бродить у оплывшего, в гари, больничного телефона и ждать звонка, которого не может быть. Ли только увидит фотографии, где Ив в шляпе и троящихся белых перчатках, где муж и драндулет, где будто расцветают сны Ив, где на заднем фоне снимков – за фигурами отдыхающих, за памятниками и парусниками, за тропическими, изнемогающими лесами – плывут белые, как снег, киты. Они кричат, долго и протяжно, а Ив понимает их и улыбается, а Ли не понимает, и ему этого отчаянно-отчаянно не хватает.
Минует еще несколько лет, и супруги проедут через город Ли, и он взмолится, чтобы разразилась гроза и молния ударила в сверкающий драндулет, но день выдастся ясный, нежный, да и больница сгорела. Поэтому, наверное, Ли не выпьет в тот день снотворного, которое все едино не помогает, и не пойдет ночью к телефону, который все едино не зазвонит. Ибо песни Ив все хуже, все тише, ибо догорает ее уголек.
Следующей зимой Ив утонет на яхте "Великолепие", – потушит себя далеко-далеко в бескрайней тишине, в безбрежном одиночестве. Вечер выдастся теплым, кротким – ни намека на дожди, – и Ли растерянно прошепчет, выключая новости: "Какая же она была миленькая". И уснет, как спят белые киты, паря в беспросветной толще океана, а потом вдруг поднимется, не открывая глаз, и пройдет к руинам больницы, и наберет на обгорелом телефоне, который молчал столько лет, чей-то номер. Ли будет долго-долго говорить.