— Ты ходил в район жаловаться на односельчан? — нетерпеливо спросил Прокоп: ему хотелось поскорее закончить разговор.
— Не ходил и не пойду, если ты прикажешь людям давать мне в долг и здороваться.
— Какой ты чудной, Санько! Такого никто никому приказать не может. Этого добивается каждый для себя ежедневно, всю жизнь — и чтобы в долг давали, и чтобы здоровались…
— Каждый для себя, говоришь?.. Пожалуй что так, — проговорил Машталир.
Разговор с ним нисколько не занимал Прокопа. Подавив чувство неприязни, он долгим взглядом окинул совсем оголодавшего, худого Санька. Вынес из хаты горбушку хлеба. Машталир взял ее молча и пошел от ворот — не поблагодарил, не попрощался: словно получил милостыню, которая ему полагалась.
Жаль его, но и негодование он вызывает… У любого человека (Лядовский убежден в этом) — и у Машталира тоже — можно чему-нибудь научиться. И мудр тот, у кого хватает терпения учиться. Будь терпелив и постарайся понять, есть ли что-нибудь полезное в чужих мыслях. Узнать чужое, даже, на твой взгляд, несправедливое мнение — не означает поддаваться его влиянию. Сердце Прокопа Лядовского и нынче не ожесточилось, хотя им с Машталиром всю жизнь не по пути. На этот раз он, Прокоп, кажется, поступил по-людски: подал кусок хлеба нуждающемуся. Вел себя так, чтобы сегодняшний твой недруг назавтра сам протянул тебе руку. Так, наверное, завоевывают сторонников. А не исключено, что и друзей. Неужели кому-нибудь выгодно отталкивать людей от себя?.. Неосознанная грусть ложится на душу. Не грусть, а легкая тень от нее. Санько — недруг. Но недруг явный. Не тайный. А то бывают такие: мягко стелют, да жестко спать… Нужно как-то развеять грусть.
Прокоп в таких случаях искал одиночества — шел к реке, чтобы около нее думать; шел к травам, к деревьям, чтобы глубже чувствовать; в степь, чтобы она помогла ему преступить ту грань, к которой он приблизился. «Ведь моя задача в жизни, — твердил себе Прокоп, — перешагивать через межи, подниматься вверх, шагая со ступени на ступень, овладевать пространством, оставлять его позади и идти дальше…»
Находясь в столь возбужденном состоянии, Прокоп Лядовский все больше убеждался, что такие ступени и пространства действительно существуют; он знал, что всякий раз в конце определенного отрезка жизни, когда ты на миг оказываешься в тупике и словно бы увядаешь, когда жизнь твоя вроде бы замирает и ты топчешься на одном месте, — всякий раз тогда возникает желание — не умереть, нет, — а остановиться, отойти от активного дела, от жизни, но такое желание, нестерпимо мучительное, непереносимое, вдруг лопается как мыльный пузырь, и этот звук отрезвляет тебя, и ты устремляешься вперед, чтобы овладеть новым пространством, чтобы начать все сначала.