Неудача не на шутку обозлила Санька Машталира, который все три дня ни на шаг не отходил от водолазов. Он разделся, оставшись в одних подштанниках, несколько раз неизвестно зачем пощупал воду пальцами ног, прошел немного вниз по руслу, окунулся и наконец, перекрестив свою впалую и длинную костлявую грудь, влез в лодку и прыгнул с нее в воду. Первый раз долго не появлялся на поверхности, а потом, сколько ни выныривал, постоянно что-то выносил: толстые, как будто сегодня выброшенные дверные занавеси, куски жести, позеленевшие дверные ручки, подсвечники, чаши, доски, цепи и цепочки, посуду, иконы, бутылки и бог весть что еще. Не было только ни крестов, ни колоколов. Во всяком случае, так утверждал Санько Машталир, а в таком деле Васило Дымский ему доверял… Не было, и дело с концом.
И все-таки Василу, проживи он хоть две жизни, не удастся доказать людям, что он не топил колоколов и не присваивал церковного креста. А что касается того, будто над Посульем витала белая тень Христова, так это и вовсе враки, выдумка мокловодовских старух. Слишком долго кружила тень Христа над Мокловодами, выслеживая Прокопа и Васила. А не найдя их, Иисус якобы вознесся на небо и наслал на посулян тягчайшую кару — положил изгнать их из этого райского уголка земли, вот и началось переселение…
Учитывая этакий разброд в душах хуторян, Васило и взял было к себе на квартиру племянницу Олену Кабачкивну, как только она здесь появилась: дескать, поживем-ка вместе; Олена — девушка рассудительная и, говорят, довольно-таки ученая, приехала описывать всю эту переселенческую одиссею. Однако Олена очень редко ночевала у Дымских, а все дни проводила в плавнях. Данилко тянулся к ней, не раз ходил за реку к рубщикам, добирался до Яцюковой лощины, где располагался их лагерь, узнавал среди других Олену в ее неизменном голубом платочке, даже отваживался есть с нею из одной миски, разговаривал, но, конечно, какой уж там был разговор на людях, ведь Данилко застенчив. Тянулся он к Олене и постепенно начинал кое-что соображать. Ему как-то очень шло думать, особенно когда он сидел над Сулой в том месте, где быстрое течение подмывает берег и в воду низвергается песок вместе с гравием, камнями, гробами; речной поток делается мутным и уносится за Дубровье, чтобы никогда больше не возвратиться…
В той стороне, где были развалины ветряной мельницы, страшные развалины, которые словно бы настороженно ожидали чего-то, кто-то упрямо точил косу. Было странно слышать тонкое позванивание стали в кладбищенской тишине. Зачем человеку коса на ночь глядя? Да хоть бы и к завтрашнему утру? Разве что, лишившись разума, начнет косить бурьян, который стоит тут сплошной стеной, которым зарос весь берег?.. Впрочем, там, откуда доносилось позвякивание, не росло ничего, именно там начиналась длинная, узкая желто-белая полоса наносного песка.