Но мне все-таки удалось выбраться из зарослей лепехи, я продолжал путь и не заметил, как преступил ту грань, где кончились густые сумерки и началось освещенное пространство: я был в лагере гэсовцев.
Еще издалека мы увидели друг друга, ведь тут горели электрические лампы, хотя, правда, их было явно недостаточно, чтобы осветить все углы, все палатки, в которых, как я догадывался, жили люди, строители гидростанции: их всех подряд мокловодовцы называли гэсовцами. И Олену так называли… Она, наверное, уже знала, что к ней приехали, что ее ищут. А быть может, и видела меня, когда я лежал на песке, на ярмарочной площади, или бродил неизвестно зачем над Сулой, где она купалась.
Олена тотчас отошла от группы людей; кажется, сказала им, куда идет и к кому, но, говоря это, уже смотрела в мою сторону. Я остановился поодаль, там, куда почти не падал свет, и она заколебалась: идти или подождать, пока я подойду первым. Что-то крикнула мужчинам, стоявшим у плохонького «бобика» с надписью на дверцах: «Корреспондентская». Я не сводил с Олены глаз и опять, как тогда, когда, приблизившись к лагерю, не почувствовал, что кончилась темнота, — не заметил, как радостно бросился ей навстречу, побежал, минуя гэсовские ящики с разными принадлежностями, разбросанные там и сям мотки проволоки, кадушки и бочки с маслами и горючим. Спешил как на пожар или как будто меня звали на помощь.
Успел вспомнить то, что утром слышал про Олену от дедушки Ганжи Протасия. Так и так, мол, Кабачкивна воротилась с учебы ненадолго, чтобы только «переселиться», то есть разобрать или продать свое родовое гнездо, а точнее — материнскую хату и дворовые постройки. Сначала поселилась в соседних Воинцах, где и стоит эта хата, но скоро перебралась к Дымским в Мокловоды и на следующий же день нанялась к гэсовцам — сменщицей в ларек. Как раз этого она и добивалась: постоянно находиться среди людей, о которых ей, журналистке, нужно время от времени писать в областную газету.
Значит, это и есть ларек — парусиновая палатка, без сомнения временная и потому похожая на ярмарочную.
— Прости, если не так встречаю. — Ее тихий голос кольнул меня в сердце.
— Добрый день… Олена.
Мы взялись за руки и молчали, растроганные.
Ее неожиданно позвали газетчики, а я остался как бы ни при чем. К их компании подойти не решался, ведь там были совсем незнакомые люди. Чтобы скрыть чувство неловкости, уставился на парусиновую палатку. «Вот наша хата», — похвасталась Олена. Теперь все — будь то мелочь или нечто значительное — вызывало во мне интерес, желание внимательно приглядеться к этому предмету, чувство радости оттого, что все здесь в какой-то степени имеет отношение к ней, к Олене, к девушке, которую я так долго ищу. Которую хочу узнавать всю жизнь.