– Шимшон! – воззвал Пахдиэль.
– Вот я!
– Язычники заслужили кару, ибо первыми нарушили договор Авраама с Авимелахом, беззаконно отняв у тебя жену!
– Но до этого времени я успел убить три десятка их людей… – робко возразил Шимшон.
– Запомни, юноша: в делах мести не очередность событий, а сила и хитрость установят начало отсчета. Потому не им, а нам с тобой решать, кто пострадал первым.
– Боюсь, Пахдиэль, и они кумекают в том же роде.
– Неисправимый спорщик! Забыл, что с нами Бог?
– Какое причинить им зло? – смиренно спросил Шимшон.
– На их полях зреет урожай. Сожги им все посевы.
– Перехлест это. Я придал смерти тридцать язычников, а не хватил ли в гневе через край?
Сжечь всё – обречь на голод тысячи. Наказание поголовное, без разбору правых и виноватых. Несправедливый суд!
– Судья незрелый! Бичевать одних и не наказывать других – вот в чем несправедливость! Все недруги равны в желании нанести нам ущерб. Карая врага, мы создаем героя, щадя – уничижаем. Одному выпала удача, и он отличился, другому не повезло, но в этом нет его вины. Быть несправедливым к невиновному? – риторически воскликнул Пахдиэль и немигающим взором уставился в упор на собеседника.
– Вроде, гладко говоришь… – с некоторым сомнением пробубнил Шимшон, почесав в затылке.
– Вернемся к щедротам мести.
– Наделы велики, как сжечь их разом?
– Собери молодцов. Да не тех, что на мальчишнике глумились над тобой, а своих, из Цоры. Поймайте триста лисиц. Свяжите животных хвостами по двое, а в узлы воткните горящие факелы. Выпускайте пару за парой. Гонимые ужасом огня, лисицы помчатся в поле и сожгут посевы!
– Так в точности и сделаем! – ответил Шимшон, пряча улыбку.
Сколько мог, созвал Шимшон товарищей, они разбрелись вдоль нив филистимских и подожгли поля с четырех сторон каждое. Ночной ветер в помощь, и начисто сгорели посевы язычников. А удовлетворенный Пахдиэль увековечил в героических анналах земли Ханаанской живописный свой замысел.
***
Ранним утром филистимляне вознамерились навестить нивы свои, полюбоваться на крепкие стебли, потрогать наливающиеся колосья, помечтать о скором празднике урожая. Но не сверкала роса на зеленом ковре, только дымилась земля, побуревшая от злополучной напасти. Бесповоротностью разрушения впечатляет ремесло огня.
Кто-то мигом приволок из молельного дома деревянных идолов, и люди пали ниц перед истуканами, и стали со слезами и криками взывать к неверным богам и вопрошать: “За что? За что нам такое?” Но изваяния не снисходили до ответа и хранили степенное молчание.
Скептики из язычников не слишком уповали на богов и мало верили в вину высшей силы, зато сразу вспомнили о соседях-иудеях и смекнули, что бедствие сие – дело рук человеческих. Добровольцы отправились в Цору. Выкрали нескольких юнцов и связанными привезли в Тимнату. Приготовили инструменты пыток и посулили смерть за молчание. Один из пленников ставил любовь к жизни выше, чем верность клятве. Он все рассказал без утайки.