На высокой полке поблескивала череда шаров, которые Мордред поначалу принял за горшки из диковинной светлой глины. Приглядевшись поближе, он понял, что это на самом деле: человеческие черепа. На мгновенье перед его внутренним взором с мучительной ясностью предстала извращенная тошнотворная картина: Моргауза настаивает и вываривает свои снадобья в этой потайной кладовке и творит колдовство из принесенных в жертву людей, сама темная богиня во плоти, запертая в своем подземном королевстве. Потом он понял, что Моргауза просто прибрала погребальную камеру, убрав на полку первоначальных ее владельцев, когда усыпальницу приспособили для ее нужд.
Но и это наводило ужас. Лампа вновь дрогнула в его руке, так что на бронзовых ножах задрожали блики, и Моргауза, улыбаясь углом рта, сказала:
— Да. Ты правильно делаешь, что боишься. Но они сюда не являются.
— Они?
— Призраки. Нет, держи лампу ровнее, Мордред. Если тебе доведется увидеть призрак, позаботься о том, чтобы быть вооруженным не хуже меня.
— Я не понимаю.
— Нет? Что ж, увидим. Пойдем, дай мне лампу. Взяв лампу из его рук, она направилась в угол за печкой. Теперь и юноша увидел, что там в стене имеется дверь. Эта дверь из грубых, побитых водой и временем досок, какие, бывает, выбрасывает на берег прибой, была высокой и узкой, а по форме напоминала клин: дверь была сработана так, чтобы закрывать еще одну естественную расщелину в скале. Со скрипом рассохшегося дерева дверь отворилась, и королева поманила Мордреда за собой.
За дверью, наконец, ждала их промытая морскими приливами пещера или, во всяком случае, внутренняя ее часть. Море гремело и гудело где-то совсем близко, но в пенье его слышалось пустое и гулкое уханье и шелест силы, уже истраченной, разбитой и смиренной где-то в ином месте. Пещера, должно быть, лежала на уровне, который достигли лишь самые высокие волны прибоя; пол ее был сухой и ровный, и плиты лишь слегка кренились к озерцу-омуту, поблескивавшему на обращенной к морю стороне. Единственный сток, должно быть, находился глубоко под водой. Ничего другого видно не было.
Моргауза поставила лампу на самом краю омута. В недвижимом, лишенном малейшего тока воздухе свет стоял высоко и ровно, все дальше и дальше уводя взгляд в чернильную глубину вод. Наверное, прошло уже какое-то время с тех пор, как воды омута в последний раз потревожило случайное биенье прилива. Они лежали, темные и неподвижные, и глубина их не поддавалась ни взору, ни воображенью. Никакому свету не дано было проникнуть в эту черную воду; лишь отраженье света лампы лежало на ее глади, да еще отчетливое отраженье выступа скалы, нависавшего над водой.