Эта мысль настолько меня ошеломила, что я сидела, уставившись на полыхающее в камине пламя, не в силах справиться с охватившими меня чувствами. Их было столько, что они просто обрушились на меня, скрутились в клубок в животе и растеклись в каждую клеточку тела ледяными нитями. Меня затрясло несмотря на то, что я сидела рядом с живым пламенем, которое должно было согревать, но не согревало.
Как, почему?
Неужели мама все-таки была с ним?
Эта мысль окончательно выбила из меня остатки спокойствия, которое мне сейчас очень бы пригодилось: дверь распахнулась и в комнату вошел Хьяртан. Ледяной, как его суть, он смотрел на меня сверху вниз даже несмотря на то, что я вскочила.
— Выйдите, — скомандовал он воинам, которые расступились перед ним.
И, когда мы остались наедине, шагнул ко мне.
— Я предупреждал, нэри Селланд, — холодно произнес он. — За то, что произошло на площади, вы будете наказаны.
В этот момент на меня напал ступор. Наверное, и надо было что-то сказать, но у меня кончились слова. Он же, напротив, медлил, будто чего-то ждал. Ждал, что я буду оправдываться, говорить, что это не моя вина, а может, что буду ругаться или как обычно с ним спорить, но сил на споры уже не осталось. Не тех, которые чуть не превратили внутренний двор Эрнхейма в весеннюю полянку, а тех, которые всегда толкали меня на свершения. Ну или на то, чтобы противостоять Стелле, Душану, Арлетте, защищать себя, Дороту и Фабиана. Вот только Фабиана мне и предстояло сейчас защищать, но иначе.
Лучше я сейчас промолчу, а с ним все будет хорошо. У него будет лечение. Он встанет на ноги, и точно никогда не узнает, что его спас тот, чей отец лишил жизни нашу маму.
— Насколько я понимаю, вам нечего сказать, — от его слов веяло холодом, но к холоду я уже привыкла.
Мне бы радоваться, что Душан будет жить, но даже этому радоваться не получалось. Во мне как будто погасло мое внутреннее солнце, которое согревало меня всю жизнь с самого детства. Солнышко, доставшееся мне от мамы.
— Нечего, — согласилась я. — Хотите наказывать — наказывайте.
— Да что с вами не так, Ливия?! — почти зарычал он. — Почему вы говорите тогда, когда лучше помолчать, а когда лучше говорить, молчите?!
— Вот такая вот я… несуразная, — передернула плечами. — Это у меня от мамы.
Слова все-таки сорвались с губ, хотя я не собиралась этого говорить! Я точно не собиралась этого говорить, но сейчас просто не удержалась!
— При чем тут ваша мать? — раздраженно спросил он.
Вот лучше бы не спрашивал.
— При том, что ваш отец держал ее при себе и хотел сделать своей любовницей, а когда она ему отказала — казнил!