Во время зимней сессии на экзаменах по практической хирургии Александр Викторович срезал своих студентов безбожно, искренне считая, что за операционным столом середнячкам не место. Наденьке вкатил тройку и даже сухо посоветовал перевестись на Фармакологическое отделение. Девушка ничего не сказала, сглотнула закипевшие на ресницах слёзы и ушла, потупив голову. «Горе у неё какое, что ли?», – подумал строгий экзаменатор, никак не отнеся на свой счёт подобную реакцию.
А после экзаменов Александр Викторович уволился, решив, что больше он в свою альма-матер ни ногой. Но получилось иначе. Ещё один раз ему всё-таки пришлось сюда прийти. Уволиться-то он уволился, а вот забыть голубые глаза не смог. И, промаявшись четыре месяца, пришёл-таки к ступенькам Университета, чтобы дождаться Наденьку после её последнего экзамена летней сессии.
– Надя!
Девушка вздрогнула, повернулась на такой долгожданный, но неожиданный голос, и стремглав бросилась к Александру Викторовичу навстречу. Но уже около него успела притормозить и стала жадно разглядывать его любимое лицо: «А он ещё красивей, чем я помню…» «Похудела что ли? Одни глаза на пол-лица…»
– А я перевелась на Фармакологический, как Вы сказали…
– Вот и умница…
Александр Викторович понимал, что должен что-то говорить, спрашивать, как-то объяснить чего он сюда припёрся, зачем её окликнул, но язык присох к нёбу, а все слова выветрились из головы, осталось только желание – желание прижать к себе это худенькое тельце, захватить в плен эти мягкие девичьи губы и утонуть в синеве её доверчивых глаз. А потому он брякнул то, что говорить на первой встрече совсем не собирался, даже ни разу не думал об этом:
– Выходи за меня замуж!
А когда эти слова сами собой выговорились, вдруг мгновенно успокоился и понял, что они абсолютно правильные, те слова, которые и были нужны. Наденька не стала ломаться, округлять глаза в кокетливом недоумении, а просто кивнула головой и серьёзно произнесла:
– Я согласна!
Забеременела она почти сразу, но Александр Викторович не позволил ей бросить учёбу, а вот выйти на работу так и не получилось. Но теперь работа была единственным её спасением, иначе или с ума сойдёт, или сердце не выдержит – разорвётся. А так, хоть как-то будет отключаться от их общего горя и под его присмотром, опять же, всё время.
Трудотерапия подействовала – Наденька немного ожила, в глазах, хоть и полных боли, появился цвет, да и за своей внешностью и выражением лица следить приходилось. В больнице у каждого была своя боль и своё горе. Здесь никого не интересовали чужие проблемы – со своими бы справиться. На больничном фоне своя собственная проблема уже не казалась такой уж исключительной, несправедливой. Отступали горькие вопросы: за что? почему именно я? что я такого сделал? Когда кто-то выздоравливал – в других возрождалась надежда на собственное выздоровление. А если кто-то уходил в мир иной – хоть и сочувствовали, конечно, но на самом донышке души испытывали облегчение – пуля пролетела мимо…