Она очень изменилась, лежала на чуть приподнятой подушке и сильно похудела. Черты лица заострились, потускнели, лишь только глаза, эти прекрасные миндалины, остались без изменения. Увидев меня, она попыталась сделать какое-то движение, но безуспешно. Я поцеловал её в холодный лоб и услышал, как её губы прерывисто зашептали:
– Прости меня, прости.
– О чём ты, прекрати. Береги свои силы.
Что-то наподобие улыбки появилось на её губах. Кто-то одёрнул меня за руку, рядом стояла медсестра в голубом халате и тихо попросила выйти, пришлось послушно удалиться.
На следующий день, в красивое солнечное утро, когда не было дождя и на городской клумбе напротив больницы цвели цветы один прекраснее другого, она умерла, эта редкая женщина с миндалевидными глазами цвета апатита.
Монмартр, как всегда, оживлён, туристы, художники, дети, не слушающиеся своих родителей, шустрые официанты, снующие с подносами тут и там.
– А ведь я был прав, орхидеи завяли.
– Завяли потому, что никто их не поливал, не любил, не разговаривал по утрам, – сказала Жаклин, нанося синий мазок на большую красную грушу в середине натюрморта.
– Жаль, я бы посмотрел, как ты жуёшь тюбик с краской,– съязвил я
– А может, он завял потому, что съехала бывшая хозяйка, тоска.
– Тоже может быть.
– Твоё решение бесповоротно, Макс? – с нотками грусти робко спросила Жаклин.
– Да, конечно, мы же с тобой вчера вечером долго говорили на эту тему, зачем ещё раз спрашивать? – переводя дух, с раздражением.
– Я просто подумала, может, ты передумал за ночь, – хлопая карими глазками.
– Мои дорогие друзья, меня ждёт моя провинция, я соскучился по полям лаванды, запахам чабреца и полыни, там у меня старушка мать и дом отца. Я полюбил Париж, он стал мне дорог, но родным он не будет никогда, моё сердце, душа остались в моих горах, лесах, там, где я вырос, где впервые влюбился и она мне сказала «да». Это всё очень важно для меня как для человека и художника.
– Удачи тебе, не забывай нас, позванивай хоть иногда.
– Летом приезжайте ко мне, у нас большой дом, будем вместе рисовать пейзажи.
Он уехал ночью, где-то в полтретьего, может даже убежал из этого душного города, а впрочем – какая разница. Ночной поезд нёсся через города и туннели, стуком колёс попадая в такт его настроению – уйти побыстрее из этого облачного мегаполиса. С каждым прошедшим километром всё дальше и дальше оставляя за собой Монмартр, могилку Сесиль, мастерскую, Агату – приближая при этом страну его детства, где ароматы полевых трав, бескрайние плантации душистой лаванды, словно картины Ван Гога, мелькали перед глазами, журчание горных родников, пение цикад, жужжание пчёл и стрекоз ещё никогда не были так трогательны и близки как сейчас. Только сейчас он начал понимать, насколько был счастлив с ней тогда, когда бегал по траве альпийских лугов, скользя на коровьих лепёшках, где маки росли им по колено.