Дункан не успел ничего и сообразить: поблагодарить бы… спросить, как оказался здесь… и где это здесь? …про брата его… кто таков? Черт его знает!
Вдруг юнец обернулся у выхода и бросил напоследок через плечо:
— За соратника не волнуйся, жив он, приходит в себя, сама для него за целителем бегала! — и «сквозняком сдуло» пришельца.
— САМА? БЕГАЛА? — не удержался Дункан Маккоул, испрошая у тишины конюшенного хлева разъяснение. Удивлению не было предела: — Вот те раз! Девчонка!
Чудно! А действительность принять придется!
Что это она… ОНА! Г-м-м… говорила насчет соратника? Кто с ним оказался в этой неволе? Вспомнить бы? Донован? Ленокс? Или, быть может, Роб? В биваке лишь они с ним были! А что с остальными тогда? Бедолаги!
Рано она убежала! Расспросить бы обо всем. Теперь гадай! Кипи от гнева, скованный по рукам и по ногам неразрывными цепями!
Чуял он беду! Весь путь из Данноттара, все время пребывания в Крейгмилларе, в стане войск Вильгельма. Эх, нелегкая взяла-таки!
В конюшню снова кого-то нечистая позвала. На этот раз сразу двоих. Один в рассвете лет, по всей видимости, кузнец: кожаные куртка, фартук, высокие сапоги с толстой подошвой, лобная повязка — все указывало на это. Другой, повидавший на своем веку, но сил еще полон, телом крепок, движеньями ловок.
Оба близко к нему подошли. Кузнец руки скрестил у груди, да говорит:
— Ну, что, горец, клятый? Свести б с тобой счеты! Да отца жалко! — подбородком указал коваль на стоящего рядом. — Слово дал тебя он переправить арабам. Видать, хорошо ты насолил и своим, и англичанам. Нигде не мил. Месть добрую тебе выдумал недруг твой, что доставил тебя сюда полуживого! Не позавидуешь! — и пнул кузнец ногой Маккоула. Только словно забыл он, что Дункан не из робкого десятка себя проявил накануне же этого дня. Ведь ему же и досталось от пленника, когда кузнец еще пытался заковать его в цепи. Чем и рассмешил первую утреннюю гостью конюшни.
Невольник, непривыкший к такому обращению, быстро свалил коваля с ног, когда тот еще не успел опустить ногу, которой лягнул. Цепями, что руки сковывали, обмотал шею обидчика и дал прочувствовать почем пуд соли: сдавливать стал горлышко медленно так, размеренно.
Жаль, второй довольно быстро сориентировался, где-то вилы раздобыл в хлеве, и кидаться на Дункана стал:
— А ну пусти, душегуб вражий! Пусти, иначе смерть и тебя ждет! — и с целью придать своим словам значимости, штрыкнул Дункана в бок разок тычком.
Только не этот жест спровоцировал Маккоула отпустить кузнеца, а визг незаметно ворвавшейся все той же девицы-сорванца. Такой протяжный, истерический и оглушительный, что заставил Дункана вспомнить многое: и вчерашнее нетеплое прощание с Леноксом, и первую схватку с ковалем, и милостивое обещанье ему этой девицы позаботиться о Доноване, который пребывал в состоянии похуже его.