— Эй, давай сбавим обороты. — Он осторожно опускает вниз мои руки. — Для начала бить будем грушу. Нам туда, — и указывает на противоположный конец зала, — следуй за мной.
— Ладно, мешок, набитый песком или опилками тоже сойдет, — пожав плечами, я иду за ним.
— На меня смотри, на положение рук и ног. Видишь? — и уверенными четкими движениями показательно бьет в мешок, останавливается и приказывает: — Выполняй… Нет, руку не задирай. — Миша встает сзади и показывает, какое положение является единственно правильным. — Вот, поверни руку. Смотри, твои пястные кости должны быть строго перпендикулярны груше. Ориентируйся на головки суставов, хорошо? — (Я киваю.) — А теперь бей! — и отстраняется от меня.
Я и бью, но груша отлетает от меня аж на полметра и, раскачавшись, чуть не прилетает мне в лоб. Миша вовремя притормаживает это маякообразное "убийственное оружие" и терпеливо объясняет:
— Толкать не надо, нужно бить! Резко и четко! Гляди. — Он в красивом танце выполняет четко выверенные движения. Удар прямо. Вниз. Вбок. Суставы перпендикулярны мешку. — Давай, попробуй.
— Ладно, — со вздохом принимаю я правила игры и стараюсь в точности повторить его же движения.
— Молодец, уже лучше. Над техникой нужно будет поработать. Алекс, ты же говорила, что мечтаешь кого-то сильно отметелить? — со смешком уточняет Миша.
— Типо того.
— Ну так вперед! Не жалей этот игрушечный наполнитель! Бей! Решительнее! Да, вот так! Получается же!
Выбросив все мысли из головы, я сосредотачиваюсь лишь на одном предмете — на этом ненавистном, вражеском мешке. Бью без жалости, без колебаний, без остановки, не чувствуя усталости.
— Всё, достаточно, выдохни, — доносится голос тренера сбоку.
Но я, не обращая внимания на его слова, продолжаю яростно колотить "противника", не могу остановиться, не хочу. Удар, еще один, и еще. Всё мое тело дышит силой, в плечах неистовое напряжение. Пот течет по лицу, шее, волосы прилипли ко лбу. Я готова разорвать этот чертов мешок! И мне никто не помешает!
— Остановись, — тихо шепчет мужчина, положив мне на плечо свою ладонь. — Я понимаю, ты хочешь выпустить наружу всю свою боль, но… не получится. Я когда-то уже пробовал: не помогает. Так ты только себя истязаешь.
Я не знаю, почему так спокойно и без раздражения воспринимаю слова Михаила, почему позволяю себе вслушиваться, внимаю, пропускаю через себя, фильтруя каждое оброненное мужчиной слово. Когда как дома меня не так-то просто вывести на нормальную беседу, почти каждый вызывает злость где-то глубоко в груди, уже привычную реакцию — бешенство. Наверное, это потому, что Миша для меня человек посторонний, новый — он не знает моей истории, не знает и сотой доли из того прошлого, которое и я отчаянно желаю не знать, не помнить…