— Извини, пожалуйста, но хотелось бы знать, что навело тебя на подобную мысль.
Раздражение, охватившее Тома, было таким же сильным, как радость и облегчение, которые он испытывал до этого.
— Я заглянул в шкатулку, которую обнаружил в шкафу Барбары Дин, — сказал он. — И нашел там среди вырезок из старых статей, в которых Барбару обвиняли в убийстве, две анонимные записки. Их написала Джанин Тилман.
— О, Боже, — воскликнул фон Хайлиц. — И что же там был написано?
— В одной: «Я знаю, кто ты. Тебя пора остановить», в другой — что-то вроде «Это продолжалось слишком долго — ты заплатишь за свои грехи».
— Весьма оригинально.
— Насколько я понимаю, вы не считаете, что Барбара убила Джанин Тилман?
— Барбара Дин никогда в жизни никого не убивала, — сказал фон Хайлиц. — Уж не думаешь ли ты, что она убила также и Антона Гетца? Повесила его на леске?
— Она вполне могла это сделать. Гетц, наверное, шантажировал ее.
— И Барбара как раз ждала его у него в доме, чтобы заплатить, когда Гетц рассказал, что я обвинил его в убийстве?
— Ну да, — кивнул головой Том. — Эта часть истории всегда казалась мне самой непонятной. — Он больше не злился на фон Хайлица — ему приятно было узнать, что Барбара Дин вовсе не убийца. — Но если она не убивала Гетца, и он не совершал самоубийства, тогда кто же помог ему расстаться с жизнью?
— Ты ведь сам сказал мне, кто убил Джанин и Гетца.
— Но ведь вы...
— Ты написал мне об этом в своих письмах. Разве я не сказал тебе, что ты сделал все то, что я ожидал? — Фон Хайлиц опустил фонарь, и Том увидел, что он улыбается.
«Здесь происходит что-то непонятное, — подумал Том. — Что-то недоступное моему пониманию».
Повернувшись, мистер Тень быстро пошел по тропинке в гущу леса.
— Так вы не скажете мне имя убийцы?
— Потом, в свое время. — Тому хотелось кричать. — Сначала я должен рассказать тебе кое-что еще.
Фон Хайлиц не произнес больше ни слова, пока они не оказались на поляне. В лунном свете, освещавшем хижину Трухартов, растущие вокруг цветы казались серебристыми. Старик погасил фонарь, как только Том вышел из леса, и теперь тени их лежали на посеребренной луной траве. Весь мир, казалось, состоял из трех цветов — черного, серого и серебристого. Том подошел к фон Хайлицу. Старик скрестил руки на груди. В лунном свете морщины его словно стали глубже, а лоб казался сморщенным. Тому вдруг показалось, что он никогда раньше не видел этого человека. Он остановился в нерешительности.
— Я так хочу сделать все правильно, — сказал фон Хайлиц. — Если мне это не удастся, ты никогда не простишь меня, и я тоже не прощу себя.