Жмурясь от солнца, я подставляю ладонь стрекозам, которое в августовское время больно охочи посидеть то тут, то там. Рыжая особь сторожится, приценивается и садится на безымянный палец левой руки. Обсыхает. Он вытягивает правую руку и показывает большой палец, как американцы. Но мы очень долго ловим сегодня. Все проезжают мимо.
Я набираю случайные номера, чтоб спросить, не знают ли они номер одной больницы, и попадаю к Бэтси.
– Кума, это ты?!
– Да, кумушка, это я! Это ты?
– Да, я!
– Так долго тебя не слышала.
– Да, вот, я, тут.
Бэтси злилась на меня за то, что я не отвечала на ее сообщения. И так трудно было потом объяснять, что я, будучи занятой то на работе, то на встрече выпускников, забывала отвечать на ее смски. И оправдываться правдой: за два дня я получила сообщения от двух людей, и только тебе объясняюсь. Она пеняет мне, что мне нет дел до ее проблем, что у меня все лучше всех, желает мне спокойной ночи, прощается. Я успеваю кинуть: «ну вот, никогда не стоит просить прощения у людей. С этого момента люди начинают обижаться по-настоящему». Чуть позже приходит ответ: «нет, так немножко легче». Мой баланс исчерпан. На следующий день ближе к обеду с другой симки, я сообщаю: «У меня вчера деньги закончились». А она мне мой коронный ответ (на самом деле я всегда цитировала эту русоведку-цветочницу): «Ну, я так и подумала».
Ориентация на север. Я хочу, чтоб ты делал. Вечная ценность одиночества. Еще одно неоспоримое доказательство себе. Лежу на старой сухой скамейке. По небу проплывают облака. Ветрено сегодня и солнечно. Более легкий слой нагоняет верхний, или уползает в другую сторону. Солнце жарит лицо и ноги. Я закрываю голову руками и смотрю сквозь просвет. Только проснувшееся тело пахнет вчерашним гелем для душа, сном и потом.
В летнем душе я чувствовала себя с дороги, а может с середины месяца полукобылой, полукрокодилом. Каждый день люди потребляют генетически-модифицированные продукты, овощи-полисомики. Их стимуляторы стимулируют и тебя самого, откуда ты знаешь, кем проснулся сегодня ночью.
Где-то жалобно ржет коршун, настойчиво каркает ворона, напоминая о себе, как о памяти. Я смотрю на нее, я смотрю на ворона и говорю: это больше не признак, это тотем, но не признак, скорее призрак, но не признак.
Раскладываю камушки на пеньке и кусок отломившегося подсвечника и стеклянного дельфина со сломанным плавником. Очень красиво. Брызгаю все это водой и фотографирую. Не знаю, как получилось, потому что очень светло.
Внезапно просыпаюсь от грохота грома, так треснувшего, что стекла деревянного домика задрожали, и пол заскрипел. Я слышу шаги сквозь ливень, и думаю, что это Оленька подставляет железный таз, чтоб от соседей сквозь не проливало. И не могу понять в каком направлении и где это я лежу. Только чуть погодя я понимаю, что во дворе ходит мой отец, а лежу я на кресло-кровати на даче. И так хорошо и успокоительно становится от этой мысли, что я моменто море засыпаю.