Весной Соня вернулась к дневнику и написала там:
Наверное, я пока не готова заводить ещё одного ребёнка. Почему же я тогда этого хочу? Чтобы доказать, что я нормальная, как и все, что я не проклята и что у меня тоже может быть всё хорошо? И сын опять просит братика, потому что ему не с кем играть.
Прошёл ещё месяц. Кругом, как заговорённые, беременели и рожали знакомые и подруги. Соня посмотрела-посмотрела и тоже загорелась идеей «сходить ещё за одним».
Сегодня ночью мне приснилась дочь – новорождённая девочка. Я её родила как-то легко и быстро – так, что даже сама удивилась. Я её нянчила – одевала, кормила (почему-то из бутылочки). Проснулась в хорошем настроении. Пора признаться себе: я хочу ребёнка. Оговариваюсь, конечно: «Если Бог даст». Но хочу. Очень.
Страх не ушёл. Соня металась между работой, домой и учёбой, боясь мечтать о ребёнке, но всё равно грезила о нём. «Ты уверена, что хочешь этого? Ты тогда чудом избежала смерти», – говорила ей мать. Соня была уверена, но страх, что всё повторится, возвращался снова и снова. Имела ли она право так рисковать?
А потом подкралась эта самая дата – год с того дня, когда Игорёшка, мёртвый уже пять дней, родился. Собираясь на кладбище, Соня не знала, зачем она туда едет. Но вот теперь она лежала на могиле своего сына и просила прощения. За то, что, когда в последний вечер своей жизни малыш сильно толкался, она в сердцах сказала: «Игорёш, дай маме отдохнуть хоть немного!» И вот у Сони есть все возможности отдохнуть, а она шепчет земле, ставшей постелькой для её мальчика: «Прости, прости!»
Никто так и не прошёл мимо, она так никому и не выговорилась. Но уходила с кладбища с ощущением, что произошло что-то важное. Что-то, что позволяет ей дышать и не уничтожать себя изнутри. Соня приехала домой и оставила последнюю запись в дневнике:
Я никогда не видела моего младшего сына – только на УЗИ. В роддоме я отказалась на него смотреть, хоронить его не ездила… Как будто отказалась от него. Это рвёт мне сердце. Но я сделала это, чтобы не умереть от горя. Да, я не видела моего малыша, но я молюсь за него каждый день. Да, я не хоронила его, но я собирала вещи для его похорон – как на выписку из роддома. Такое не надо бы переживать ни одной матери.
Моему сыну мог бы сегодня исполниться год… Он бы уже ходил и что-то говорил, наверное. А я не шарахалась бы от малышей и мамочек с колясками. И не напрягалась бы, отвечая на вопрос людей, давно меня не видевших: «Ну как малыш?» Неловкий момент, когда не понимаешь, о ком тебя спрашивают – о Феде или об Игорёшке. Кто-то, наверное, до сих пор не знает, как закончилась эта беременность.