– А разве уже можно?
– Папа сказал, что сена почти нет, коровка итак впроголодь месяц живёт. Поэтому нужно к траве вести.
– Да она же сытая! Ты ей с утра сена сыпала.
– Мало, дурёха! Смотри какая Манька большая, ей много еды надо. Она же точно голодная. Вон даже как мычит жалобно.
Манька подтвердила эту гипотезу ещё одним коровьим возмущением. Николка тем временем бросился в дом. Для полей нужно было достать из чулана старые отцовы сапоги. У двери он чуть не сшиб Нинку, которая переливала воду в домашние вёдра.
– Эй, где Тамарка?
Мальчишка уже забежал в комнату и скрылся в чулане. Из-за двери послышался грохот упавшего тазика и недетское ругательство. А через мгновение последовал ответ: – В сарае! Сказала, что сейчас Маньку на пастбище поведём!
Тут в дверях появилась Тамара. Об этом свидетельствовала скрипучая доска перед самым порогом. Зайдя на кухню, девочка заглянула в печь и удостоверилась, что утренние поленья прогорели и остыли окончательно.
– Как думаешь, Нинка, печь сейчас вычистить или по возвращению?
Нина немного смешалась, начав внутри себя ярый спор о том, как же действительно лучше. Ей хотелось своим ответом показать собственную зрелость и готовность принимать взрослые решения. Да и насладиться моментом триумфа ничего не мешало. Поэтому девочка приняла неказистую позу и огласила: – Лучше, конечно, после пастбища. Известное дело.
– Так и сделаем, – утвердила Тамара, отойдя к скамье и оборачивая шею маленьким шерстяным шарфом.
– Николка, только под низ что-нибудь потеплее, а то в полях ветер!
– Да! Потеплее! – вторила Нина.
Обе девочки постоянно перед выходом из дому приказывали Николке и друг другу одеться потеплее. В сущности, они повторяли за матерью, хотя и знали, зачем это нужно, но всё же просто повторяли – по привычке. Так у Тамары постепенно складывалась привычка вести себя как взрослая. Хотя иногда она всё же ругала взрослых и не хотела становиться похожей на них. Иногда даже делала детские глупости. А однажды даже спросила: «Кто такой взрослый?» и «Взрослая ли я сама?», что обыкновенно свидетельствует о глубокой зрелости человеческой души.
Улица пахла обсевшей пылью. Дети вышли из ограды и заперли калитку. Манька поначалу замешкалась, и Николке приходилось тянуть её за серую веревку на шее. Мальчик пару раз чуть не поскользнулся на мокрой земле, пока упирался всем телом, дабы сдвинуть с места корову. Потом, однако, Манька всё же решила идти сама без капризов.
Шли по широкой покрытой ухабами дороге. С краю виднелось несколько хат и покосившийся частокол, а впереди было широкое поле, напоминающее скатерть на праздничном столе. В лицо ударила холодная весенняя свежесть, какая царит на просторе; и небо будто стало ярче, неизъяснимо роднее сделалось оно.