– Думаю, ты прав, но это не только к царям относится. Я же не родился на троне, меня жизнь уму-разуму учила, да и кузнечному делу заодно, – сказал Иван, засунув древко в пламя горна.
Металлический стержень упорно не хотел разогреваться до нужной температуры, хотя Ванька извёл почти весь кулёк соли. Постоянно возникала окалина, мешающая равномерному нагреву. Глядя на бесплотные потуги Ивана, Прасол подошёл и обмакнул палец в рассыпанную соль, облизнул, поморщился и сплюнул:
– Эта соль для бараньего жаркого подойдёт, а для металла нужна бура. У меня есть немного в старых запасах, но боюсь её не хватит.
– Бура? Странно, мне сказали, что солью надо, – опешил Иван.
– Про соль тебе повар твой насоветовал? Он бы ещё хреном натереть для крепости предложил. Говорю же – бурой надо, но солить пищу ей не следует, а то дрищ замучает. А за бурой пошли гонца в горы, там её много пораскидано.
– Если у тебя есть немного буры, может продашь мне?
– Первый раз слышу, чтобы царь деньги предлагал. Обычно даром отбирают и хорошо, если по рёбрам не настучат, – удивился кузнец. – Ну раз такая спешка, то я, конечно, помогу, но гонца в горы всё-таки зашли.
– Мне ещё посоветовали кинжал закалить в молоке с мёдом, ты как на это смотришь?
Прасол смеялся пару минут, вытирая набежавшую слезу, а когда успокоился спросил:
– Мы чего, красную девицу ковать будем или кинжал?
– Кинжал, – молвил виновато Иван. – Буры отсыпь, а то работа встала.
Два дня Иван ковал клинок. Всё это время он думал о Варваре, вспоминая её глаза, руки, голос. Были моменты, когда хотелось всё бросить, вскочить на Дрозда и полететь к возлюбленной, упасть к её ногам и умолять уехать с ним далеко-далеко на край Омутени, где нет людей и разбойников, а только леса бескрайние и звери дикие. С каждым ударом молота отвердевала не только сталь клинка, но и уверенность в том, что счастье не в благах сытной жратвы и мягкой постели, а в желании быть самим собой, быть свободным и независимым, как птица в поле, как рыба в реке.
Представляя манящие картинки свободной жизни в глуши вместе с ненаглядной Варей, Ванька понял насколько он одинок и беззащитен в стенах ненавистного дворца, где раздражало буквально всё: от челяди до жены Прасковьи с папой Балаболом. Огромные полупустые залы, наполненные эхом, вездесущие охранники, сующие нос во все щели и даже угодливый повар, рассчитывавший на ежедневную похвалу, не способствовали душевному покою. Хотелось щебета птиц в зарослях ивняка, стрёкота кузнечиков на лугу, журчания ручейка в овраге, гудения шмеля над головками полевых цветов и даже пения сверчка за печью в тёмную ночь. Всё бы ничего, но Ванька прекрасно понимал, что он заложник своего характера, который не даст ему освободиться от чувства долга перед Настей, отцом и прочими узами мамкиного воспитания. Дружба превыше всего! А ещё есть долг, порядочность, честность в отношениях. Варвара была маяком несбыточных надежд, которые теплились в душе ранимого и романтичного Ивана. Последний удар молота поставил точку в Ванькиных раздумьях: «Что будет – то будет».