— То, что жертву оставили прямо перед памятником. — Он вопросительно посмотрел на меня. — Что скажете, инспектор? Совпадение?
Не зная, что ответить, я подошел к статуе. Одетый в светское платье Мустафа Кемаль погружен в глубокие думы. Взгляд устремлен на голубые воды. Я промолчал, поэтому Зейнеп продолжила вместо меня:
— То есть как? Хочешь сказать, это жертва Ататюрку?
— Думаешь, такое невозможно? — голос Али был спокоен, будто он рассказывал о чем-то вполне заурядном. — Каких только маньяков у нас нет…
Он прав, но раньше я никогда не слышал, чтобы Мустафе Кемалю приносили человеческие жертвы.
— Нет, — прошептала Зейнеп, вновь возвращаясь к осмотру убитого, — мне кажется, это стечение обстоятельств. Если бы его принесли в жертву, то умертвили бы прямо здесь.
Правой рукой в резиновой перчатке она указала на мрамор под головой трупа.
— Тут нет пятен крови. Тело перенесли уже после убийства. Не думаю, что преступление как-то связано с Ататюрком.
— Не знаю, не знаю… — Али, кажется, собирался продолжить спор, но его слова утонули в гудке автопарома, который проплывал мимо, разрезая волны. Приглушенный сигнал напоминал рев дикого первобытного зверя и уже начал стремительно угасать, когда снова раздался голос Зейнеп:
— Здесь кое-что есть.
Она попыталась вытащить из связанных рук трупа какой-то предмет.
— Что-то металлическое… Есть, достала!
Это была круглая вещица, которую Зейнеп сжимала указательным и большим пальцами.
— Монета, — пробормотала она. — И похоже, старинная.
Али попытался прочесть надпись:
— По кромке идут буквы, а в центре — гравировка… Что это может быть?
Без очков мне ни за что не разглядеть рисунок на монете, его с трудом разбирал даже зоркий Али. Но только я собрался достать очки из внутреннего кармана пиджака, как Зейнеп воскликнула:
— Кажется, это звезда. А тут еще и месяц! — Она посмотрела на меня распахнутыми от удивления глазами. — Верно, месяц, а прямо по центру — звезда. — Немного замявшись, девушка добавила странным голосом: — Точь-в-точь как на нашем флаге.
В лаборатории было темно. На экране высветилось яркое изображение монеты. Я смотрел на звезду, ее очертания были слегка размыты. Она как будто бы приютилась внутри полумесяца, поднявшего вверх свои тонкие рожки. По периметру монету обрамляло слово из девяти букв.
— Что за язык? — спросила державшая линейку Зейнеп. — Это не турецкий… Русский?
— Нет, — возразил я уверенно. — Это греческий.
Зейнеп и стоявший рядом Али повернулись и вопросительно посмотрели на меня. Мол, с чего я это взял?
— Я выучил греческий в доме дяди Димитрия. Он служил священником в патриархате. И жил со своей женой Сулой в еврейском квартале Балат. Их домик с садом прямо напротив нашего находился. Детей у дяди Димитрия не было. Я иногда захаживал к ним в гости. Там были греческие книги с картинками. Разглядывая их, я и выучил греческий. Но это было так давно, сейчас уже ничего не помню. Могу прочитать только отдельные слова.