— Пусть говорит, не встревай, — остановил я Джелло.
— Дело ваше, инспектор, — пожал он плечами. — Я просто думал… э, да ладно…
Шеффан с ухмылкой посмотрел на приятеля, а потом продолжил:
— Я, инспектор, слушал того гида во все уши, но — Аллах свидетель — не особо поверил ему. До тех самых пор, пока не увидел Константина собственными глазами.
Тут уже Шеффана оборвал Али:
— Кого-кого ты видел?
— Константина, начальничек, — совершенно серьезно ответил бомж. — Хотя если спросите, какого именно, тут я ничего не скажу, откуда ж мне знать. Короче, была дождливая ночь. Мы с покойным Зеки Похотником забрались под эту колонну и спим. То есть не спим — отрываемся понемножечку. — Он замолчал — не сболтнул ли лишнего? — и тут же разъяснил: — Вы не подумайте, у нас гашиш и всякая такая дрянь не водится. Винишко мы пили, другим не балуемся. Так вот, значится, пьем мы, голова уже чугунная, но ум по-прежнему светел. И вдруг как начали молнии над нами сверкать! Небеса разверзлись, и дождь, благословенный дождь обрушился на землю. Я уже собрался накрыться брезентом, он у нас припасен был, как вдруг раздался громкий хлопок, и в тот же миг все фонари погасли. Тьма кромешная, ругаться будешь — не выругаешься. И тут еще одна молния как жахнет прямо над нами! В нас с Похотником не попала — угодила в колонну. Аллах свидетель, прямо по самой верхушечке. — Он снова бросил извиняющийся взгляд на Зейнеп: — Ты уж прости, сестричка, за сравнение, но колонна начала светиться, как огни борделя. Мы с Похотником так струхнули, что воздели руки к небесам и воззвали к милости Аллаха. Вдруг видим: на вершине колонны мужик какой-то с мечом в руке. Не мужик, конечно, — сам император… На груди крест огромный, на голове — корона золотая. И корона эта как солнце яркое сияет, на все семь холмов Стамбула! Поняли мы: что-то не так, гяуры[8] наступают. Короч, мы как припустили! Побросали все: бутылки, припасы съестные — и бегом вон к той мечети Атик Али-паши. Винишко туда не прихватишь — не положено, хорам. И с того проклятого дня держусь я подальше от этой колонны. — Он медленно поднял правую руку. — Знаешь, инспектор, в ту ночь, когда призрак Константина явился нам, я сказал себе, что христиане никогда не оставят нам этот город. Они будут изводить нас, превратят нашу жизнь в ад. Вот почему я спрашивал, не христианин ли это.
Я кивнул ему и, улыбнувшись, сказал:
— Теперь ясно.
Потом повернулся к Али, который держал в руках потрескивавшую рацию.
— Али, это все их показания?
— Нет, инспектор, — тут же отреагировал он. — Полагаю, они могли видеть убийцу. — Он сдвинул брови и сурово посмотрел на бродяг: — Выкладывайте, чтоб вас!