Внезапно встречный ветер ослабел. Сквозь пелену песчаной бури перед ними проступила громада вездехода. Иван смог подняться на ноги. Он открыл дверцу машины, приподнял и протолкнул внутрь женщину, затем свое, ставшее до странности непослушным, тело. И, едва успев закрыть дверцу, потерял сознание.
Когда Иван очнулся, буря уже давно стихла, и в лобовое, все в трещинах, стекло вездехода заглядывало солнце, утреннее, невинное, невиновное за то, что случилось ночью. Обновленная до неузнаваемости пустыня казалась вымершей.
Женщина все еще была в забытье. Даже в полумраке кабины он заметил кровь, запекшуюся на ее бледном лице. Ее красивые тонко очерченные губы покрыла грязная корка из крови, соли и песка, они потрескались от сжигавшей женщину изнутри жажды, и порой она в беспамятстве просила пить.
Неожиданно за спиной Ивана кто-то закашлялся. Он оглянулся и увидел, что кроме них в вездеходе был третий. Эдуард в их поисковом отряде исполнял обязанности водителя и обычно проводил ночь в машине, отдавая ей предпочтение и во многих других случаях. Ни с кем из членов экспедиции за несколько месяцев совместной работы он не сблизился, да и вообще сторонился людей, порождая тем самым в их отношении к себе ответное отторжение и недоверие. Но сегодня это, возможно, спасло ему жизнь. Бурю он пережил за крепкой броней вездехода и единственный из всех совсем не пострадал. Сейчас он, по всей видимости, просто спал, полулежа в неудобной позе на задних пассажирских креслах вездехода.
Эдуард снова закашлялся и проснулся. Он потянулся, разминая затекшее тело, перевел взгляд на свои руки и ноги, словно проверяя, здесь ли они, и непроизвольная судорожная улыбка раздвинула его землистые губы.
– В-в-вы-жил! – слегка заикаясь, радостно поразился он, как будто не смея поверить в столь удачное для него стечение обстоятельств. – А я думал, мне каюк. Проклятая пустыня!
Он погрозил через треснувшее лобовое стекло пустыне, казавшейся невиннее младенца, только что появившегося из утробы матери. Но такое впечатление она могла произвести лишь на того, кто не знал, что руки этого младенца уже запятнаны кровью единоутробных братьев и сестер, которых он жадно и ненасытно пожрал в материнском чреве.
– Ни в чем она не виновата, – с трудом разжал слипшиеся губы Иван. Голос его прозвучал глухо и безжизненно.
Он смолк, вдруг осознав всю абсурдность своих слов – оправдывать убийцу только за то, что тот не может не убивать, было глупо, да и не в его характере. Он сам не мог понять, почему так ответил. Возможно, единственно из чувства противоречия Эдуарду, которого, как и все, не любил, а в глубине души отвергал, за его мелочность, суетливость, постоянную готовность услужить тому, кто сильнее и нескрываемое презрение, проявляемое по отношению ко всем остальным. Мысли Ивана путались, бессвязными обрывками возникали в воспаленном мозгу и исчезали, не дав ему возможности осознать их и довести до логического завершения. Но вот появилась одна и сразу же вытеснила все остальные, властно завладев всем его существом. Все стало неважно, кроме женщины, которая все еще не приходила в сознание и просила пить.