- Красота. Красота - это тоже добро. Поэтому, когда я встретилась с леди Тори я пошла с ней.
- Ну... ты и философ Пин, как тебя там дальше...
- Философка, - поправила его Пинджо. - Но это не я. Мы все так думаем. Так у нас главное. У вас - религия, а у нас философское учение Будды. Будды-понедельника.
- Че-его?! Понедельника?
- Да. Будды разные бывают. У нас - понедельника. У нас король родился в понедельник, - и Пинджо показала, а может быть, все ещё показал, медальон, что висел у него на шее.
Вадим разглядел худого человека в острой шапке, сидящего по-турецки и не понял - кто это: Будда или король, - но закивал по-тайски, сказал: "Хорошо", сам от себя обомлел, сосредоточился и спросил:
- Так почему же Печорин?
- Печорин типикул. Печорину все равно, кому больно, а кому нет, ему самому не больно. Он ломает крылья птицы и думает, что ломает крылья птицы, но не думает, что ей больно. Он наступает на живое, но не чувствует, что это живое, потому что у него очень крепка пятка. Ничего не чувствует про другого. Идет и не смотрит куда ступает. Хочет - танцует - не больно. Ему не больно, хотя он думает, что должно быть где-то когда-то больно, но думает, говорит, а не знает, что такое боль. Боль больше, чем танец боли. Как говорила Ви-Тори: искусство, это то, что больше искусства. Печорин не больше, чем тот, который о нем написал. Печорин лишь танец, танец отказа от боли. Танец... как его имя?
- Лермонтов. - Машинально произнес Вадим.
- Печорин типикул танец отказа от боли Лермонтовых. Но если не знать про автора - а брать самого человека, каким получился - то получается танец поиска боли и её отсутствия в нем.
Чувствуя, что сейчас взвоет как от зубной боли от такого разговора, да что там взвоет, зарычит, разнесет все в клочки, Вадим лишь выговорил:
- Пиво давай.
Пинджо исчезло из затуманенного поля зрения, но вскоре перед ним возник поднос полный банок с немецким пивом. Он открыл одну и влил в себя. Он открыл другую, но пить больше не хотелось.
- Сколько стоит?
- Сколько готов принести в жертву, чтобы свернуть с неправильного пути. - Не моргнув и глазом, поняло его Пинджо.
В потайном кармане белых брюк, (в городе, как ему объяснили, из уважения к европейски образованному королю не прилично ходить в шортах, несмотря на такую жарищу), - он нащупал взятую, на всякий случай, тысячу долларов.
- Тысяча с собою.
- Ты подумал?
- А что будет, если я не сверну?
- Ничего. Значит это твой путь. Ты и думай.
- В следующей жизни я рожусь облезлым котом? - спросил тихо, и обернулся на Бориса. Борис спал, улегшись на диване, прихрапывая.