Я молча нахмурилась. Люк покорно вздохнул и протянул мне руку. Я, придерживая одеяло одной рукой, подала ему вторую.
– Ты поцеловала меня, – мягко произнес он. – Вот сюда.
Он приложил мою ладонь к своей левой груди.
– В самое сердце. И след твоего поцелуя до сих пор горит на моей коже, – чуть слышно прошептал он.
Я вспыхнула до корней волос. Люк отнял мою руку от своей груди и прижал к губам.
– Солнце, не смущайся, ты же почти спала в этот момент. Но я на седьмом небе от счастья, что и во сне ты меня любишь.
Я состроила сконфуженную гримасу.
– Единственное, что я помню: ты потрясающе пах. А еще было уютно и тепло.
Оборотень нежно улыбнулся и поднялся с кровати, отпуская мою руку.
– Вставать пора, милая. Ребята ждут. И умоляю, будь поосторожнее со своей энергией. Тебя всю ночь трясло, я потому в человека и обернулся, лапами держать неудобно было, – он погладил меня по макушке и вышел.
Я схватилась руками за щеки. Ой-ей-ей! Я вспомнила, какой гладкой и нежной была его кожа под моей щекой, а этот дурманящий аромат… Так, стоп! Он же сейчас все это чувствует. Я постаралась успокоиться и думать о другом. Получилось, правда, не сразу. Но пока я одевалась, умывалась и плела косу, все встало на свои места. Ну, поцеловала я Люка, и что?! Мой жених, что хочу, то и делаю. С таким настроением я и спустилась вниз. Парни дружно меня поприветствовали, а Люк тут же усадил рядом с собой. После завтрака мы дружной толпой отправились к колодцу в центре села. И повторилась вчерашняя сцена. Сначала крестьяне отнеслись к нам недоверчиво, но после того, как я за десять минут срастила сломанную руку у сынишки старосты, болящие повалили гурьбой. Хорошо, что я с самого начала потребовала место под навесом, иначе бы точно спеклась. Мы уже собирались уходить, когда ко мне подошел крестьянин средних лет, сбитый, опрятно одетый мужик.
– Прости, Целительница, дело у меня к тебе, – скованно проговорил он. – Жена у меня болеет. Третий месяц не встает. Может, посмотришь?
В его глазах стояла невысказанная мольба.
– Конечно, – кивнула я. – Веди.
Мы дошли до противоположного края села. Наемники остались во дворе, а мы с Люком поднялись на крыльцо вслед за хозяином. В доме было небогато, но чисто. Две девочки, восьми и шести лет, настороженно посверкивали глазками из-за очага. Их мать, молодая еще женщина, лежала на кровати у окна. Ее милое осунувшееся лицо было спокойно, она спала. Ровное, но неглубокое дыхание едва приподнимало грудь, словно кто-то положил на нее тяжелый камень.
Меня передернуло от гнева. Люк удивленно заглянул мне в глаза, и я успокаивающе сжала его руку.