- Я просто хочу, чтобы ты понял...
- Господи! Что понял?! Что?
Я опешил: вот уже второй раз, как она, эта черноглазая ведьма, отвечает на мои мысли. Или мне это чудится? Что за бред!
Люда улыбнулась и обняла меня.
Слева от нас бился черным волнами канал; на головы небо роняло черные холодные капли; под ногами поблескивал влагой черный асфальт. И вдруг нежно розовое, влажное, на губах. Внезапно. Hи с того ни с сего. Мягко и сладко. И мир пустился в бешеный танец - кружился канал, кружилось небо, кружились капли, кружился асфальт. Затянутые туманом пятна фонарей рисовали огненно-желтые круги. И мы - в центре - мы - она и я - я и она.
Это не бред.
Это сладкий сон в дождливую ночь
VI
Я стоял у двери своей квартиры. Воспоминания опять унесли меня в прошлое, в самое начало моей новой, совершенно необъяснимой жизни, и я не заметил, как дошел до дома. Поставив сумку на пол, я вынул из кармана брюк ключи и отпер дверь.
- Папка, привет!
- Привет, зайка.
Она обняла меня за шею и поцеловала в колючую щеку.
- А я уже нарядила елку. А сейчас салат делаю.
- Хозяйка ты моя.
- Давай, отнесу сумки...
Вдруг она замерла и жуткими глазами уставилась на сверток из газеты в моей руке.
- Что это?
Я смутился. Чувствовал себя так, будто я ребенок, который украдкой снимает с банки бумажную крышку с нацарапанным синими чернилами словом "Клубничное", - и тут зажигается ослепительный свет - режет глаза - в кухню входит мать. Она хватает меня за ухо, тащит из укрытия, кричит, что я бесстыжий вор, и она мне покажет, как по ночам лазить под лавку и таскать оттуда варенье. Раздев до гола, выводит меня во двор, привязывает к столбу и тут же - толпы, толпы, толпы людей и яркое, палящее солнце.
Вокруг меня.
Hадо мной.
А я один.
У столба.
Раздетый.
А они смотрят.
И мне некуда скрыться, некуда убежать.
Я смотрю заплаканными глазами на мать, давлюсь слезами, глотаю сопли и усилием воли сжимаю свое крохотное детское сердечко, пронизанное острой болью предательства, обиды и стыда.
- Я тебя отучу, как воровать варенье! - кричит мать.
- ...Цветы, - отвечаю я. - Розы. Для... - губы неуверенно произносят. Для мамы.
Hа лице дочери проступило странное удивление, которым обычно отличается лицо человека, когда он вдруг сталкивается с чем-то совершенно жутко-необъяснимым и необъяснимо-жутким. Я напрягся еще сильнее. Холодным и ровным голосом дочь медленно проговорила:
- Папа, но ведь мама давно умерла.
VII
Да, я тогда вернулся с работы и застал Люду в печальном расположении духа. Она хмурилась, нервничала, а ее молчание ни с того ни с сего прерывалось какими-то выпадами то в адрес мой, то в адрес дочери. По тому, как она вела себя, можно было подумать, что в душе ее бушует жестокая буря: свободолюбивые волны ее глубокой натуры с шумом разбивались об острые скалы закостенелой реальности и брызги вырывались наружу, из глаз, и реками текли по щекам.