Я мягко толкнул Дону и навис сверху. Языком по животу провел, покусывая остро. Она вся выгнулась и вздохнула, когда лобок накрыл ладонью горячей, складочки влажные пальцами протаранил, смазывая всю промежность. Даже не пискнула, оказавшись без трусиков, только подмахивала порочно, чтобы глубже, сильнее, резче. Чтобы нега тело обласкала. Она давала мне. Я ей. Все честно.
Я подтянулся и подхватил ее на руки, в шезлонг посадил. Глаза шальные, губы влажные, дыхание частое, сбитое. Готовая девочка на все. Член каменный свободные шорты вздыбливал на полную, тянуло в паху невыносимо. Хотелось уже пристроить его куда-нибудь, желательно везде понемногу.
Дона облизнулась и потянула мокрую ткань, в рот взяла смело, впуская по самые гланды. Я зарылся пальцами в волосы и бедрами плавно задвигал. Да, детка, бери. Потому что я хочу-не могу. Кончить хочу. Кайлу трахнуть хочу. Чтобы струна натянутая порвалась хочу. Но мне с этой страстью запретной жить. Сколько жить, блядь?! Бросил взгляд на окна ее спальни. Колючка рыжая, ванильная, острая, вкусная… Вжался в Дону так, что лобком в лицо уперся, чтобы образ другой изгнать. Как же меня задолбала эта ломка!
Кайла
Дверь закрылась минуты две назад, а я все еще едва дышала. Что он делает со мной? А главное, зачем он делает это?! Что за изощренная игра?!
Когда смогла успокоиться и подняться, рубашку нервно одернула и себя обняла. Я не боялась, что Эрик может захотеть довести до конца, что мы начали два года назад. Я боялась, что если он решится на это, у меня просто не хватит силы воли сопротивляться ему.
– Потому что мне нравится, – наконец я произнесла это вслух. Я снова честна с самой собой. Да, его внимание мне льстит, а заигрывания яркими вспышками и прямо в мозг. Химия в первую очередь рождается там, потом тело зажигает, а сердце включается уже когда симпатия трансформируется в более тонкую материю – влюбленность. У меня два из трех – значит, я еще не совсем безнадежна.
Я выдохнула и пошла в ванную. Взяла мицеллярную воду и начала тереть. Вот гадство! След остался, бледный, но читаемый.
– Учи, завтра проверю, – перекривляла я. – Индюк напыщенный.
Ругаться, перебрасываться остротами, ненавидеть друг друга – привычно. И спокойно. По-другому у нас не бывает. А если даже бывает – не хочу. Это слишком. Это больно. С Эриком всегда больно. Мы под одной крышей жили пока он в колледж не уехал – подальше от нас, – и я многое видела и слышала. Его проклинали, по нему рыдали, из-за него страдали. Любили сильно, а Эрик нет. Никого не любил. Кроме мамы своей. Она единственная женщина, к которой у него были и есть чувства. Ну и к крошке Ди, конечно. Слышала как-то разговор мамы с отчимом: у покойной миссис Лаваль всегда на могиле свежие цветы – Эрик заказывал.