Избави Бог от алчности ее сердечко.
И пусть не станет подражать она
Тому, кто скуп остался в граде вечно.
Но вот вопрос стоит – а что забор решает?
Пересекая стену, путник что-то понимает?
Он мнение своё о мироздании меняет?
Нет. Он только в поле попадает.
А в поле нет ни зелени, ни трав душистых,
Цветов, деревьев, всё темным-темно,
Лишь темень, влажность. На берегах тенистых
Искусная русалка, желанно, как заведено,
Лежит и млеет. Бросаясь всем под ноги,
Раскидывая руки и трогая себя за хвост,
Поглаживая, стонет «Как я ненасытна! Боги!»
А за спиной у той красуется погост.
Ты, обойдя это неведомо создание,
Сверни с обрыва, в лес вернись.
Войдя, узри красавку окаянней,
Чем прежний целый бенефис.
Преодолев кусты, остановись, опешь,
Замедли шаг раскидистый, присядь,
Пройдя очередной рубеж,
Взглядом окинь ивняк опять.
И вот в земле росистой близ рассвета…
~ Жимолостью отдавало меж стволов ~
… Лежала одинокая в траве монета
И путников лишала, отвлекая, слов.
Ведь пред любыми смертными картина
Чудовищная предварялась ею:
Особа пышная облюбовать смогла ложбину
Переменив овраг в чудную галерею.
Съедобные и нет, лежали на столе вещицы,
Но женщина разбору не давала —
И пожирала плотно каждую частицу.
И как только дышать-то успевала?
При виде всех зловещих сцен,
Что путнику увидеть довелось,
Задумался впервые он о человеческом творце.
Греховники все позади, но вот —
Проблема всё ещё на месте:
Кто он такой и где его оплот?
Куда податься человеку чести?
И тут порассудил повинный путник:
Завистливее всех он стал с годами,
И кто тот голос во главе – он помнит мутно…
Быть может так и должно – стать богами?
В конце пути ушедшего, взамен богов,
Завидовать нормальным станет делом?
Не смыть теперь обузданных грехов.
«Не быть же мне в их сборе пустотелым?»
И стал тот человек последним из семи,
Что правили в том городе пустом.
– О, новый путник, не шуми,
Не то окажешься ты на пути грешном.