– Я этого даже не видел, – сказал Борский за моим плечом. – А она сама все вписала в память роботов.
Но почему изображение такое мутное? Я вызвал чертежную программу, дал несколько мысленных команд, и в мираже появились четкие линии чертежа. Борский начал листать расчеты, такие же мутные, и только один был напечатан совершенно четко.
– Это мой, – вздохнул Борский. – Вчера считал, сколько надо композита, чтобы все исправить.
Но исправить не успел или не смог, а почему не просил помощи? Конечно, Борский не ябедник, и от одного подозрения в доносительстве мог впасть в ярость, но это же форс-мажор!
– А в «Энергосектор» вы сообщать не пробовали? – осторожно начал я.
– Вчера утром написал докладную, а она не уходит, Нина ко всему еще и связь заблокировала. Я полдня возился со взломом ее блокировок. Отослал только сегодня ночью.
А мне об этой докладной никто ни звука! Кем, в конце концов, меня считает Балиани? Говорящим роботом?
Со стороны кухонного синтезатора послышались веселые крики, потянуло свежим кофе и чем-то сытным в масле. Похоже, Патрик действительно умел готовить. Есть захотелось так, что я не мог сосредоточиться. В голове метались беспорядочные мысли. Что за болезнь поразила Нину? Почему она пробыла несколько суток в лесу? Конечно, витанский день тянется две стандартных недели, и больной человек может сбиться со счета. А часы в микрокомпе или в любом приборе? В лесу, за несколько километров от колодца они должны работать!
А это что? Кажется, я случайно дал мысленную команду чипу, и он вызвал новый мираж. Из миража, снятого где-то в глубине леса, смотрела сама Нина Робертс. Новый, но уже грязноватый, комбинезон, взлохмаченные волосы, внимательный взгляд – обычная, вечно занятая, начальница, какую я раньше каждый день видел на работе в отделе. На шее у нее висел на пестрой ленте блестящий розовый микрокомп, такие она всегда носила – чем ярче, тем проще найти среди вещей или чертежей. Надо найти этот микрокомп, если только он не утонул вместе с хозяйкой.
– Эй, сопляки, хватит штаны просиживать! Мужики не языками болтать должны, а работать! – объявил мой отец, подходя к кухонному синтезатору и принюхиваясь. Ему никто не ответил.
– Родня? – спросил Борский, когда он отошел.
– Отец, – буркнул я. Мне было неловко. Кем меня теперь будет считать Борский? Я теперь понимал, почему десять лет назад отец бил меня. Он за меня отвечал, а я делал все неправильно, не так, как он требовал. Теперь он сам делал все неправильно, а я отвечал за его действия. Но, в конце концов, глупости – это не самое страшное, а другого отца у меня все равно нет.