На следующий день, проснувшись, каждый делал специальную зарядку, выложенную медработниками по специальной схеме для работ, связанных с пространственностью.
После завтрака первым прервал затянувшееся часовое молчание французский астронавт.
– Пойду, – сказал он, – проверю антенны, может что засекли.
Он надел шлем. Направился к выходному шлюзу.
Обычно из корабля люди выходили все, иногда одного из экипажа оставляя на борту. Джоанн и Янсон остались на кухне. Луалазье с Ястребовым направились на вахту в рубку. Вскоре Линдау убрав за собой маленький контейнер с некогда там овсяной кашей и теперь пустым стаканчиком из-под сока, вернулась к своим биологическим исследованиям.
– Мама Дольче, quindi, voglio tornare a casa,7 – протянул Луалазье.
– Что говоришь, Дом?
– Я говорю, что что-то вдруг взгрустнулось, сэр Андрей, – уточнил итальянец.
Два астронавта, занимавшие места за аппаратурой в главной кабине корабля, выглядели как два заступивших на пост охранника, нежели ученые.
Сидеть и ждать. Единственным развлечением для них оставался разговор ни о чем.
– И не говори. Сейчас бы с удовольствием поработать на стройке. Как раньше дома, знаешь, делали из кирпичей, знаком с таким производством? А, впрочем, где-то наверняка так еще делают. Это называется «кладка кирпича», слыхал? Я раньше увлекался «Моим домом», есть такой журнал, правда с июля шестидесятых годов он исчез из продажи. Поработал бы грузчиком в магазине, я ведь, Доминик, – на лице Андрея появилась скромная улыбка, – раньше подрабатывал, когда учился в техникуме связи. Копил деньги.
– Siete stati poveri?8 Не хватало на жизнь, мой русский друг? – спросил, улыбаясь, итальянец.
– Хотел жениться…
– Хотел жениться… – переспросил его Луалазье, – и сколько тебе тогда было?
– Восемнадцать. Но я думал, что все впереди. Выучусь, думал, стану работать. Эх,
мечты… – Ястребов откинулся на спинку кресла, закинул за голову руки, задумался на миг, казалось, забыв о работе.
– Эх, хей, Доминик. Все же одного я лишился… Но осталось кое-что, иначе бы я здесь не оказался.
– Мм, а ты, кстати, с русской литературой часом не знаком? – спросил Ястребов, немного помолчав, так как вновь воцарившееся молчание заставило русского астронавта понять, что развлечений на корабле явно не хватает, – ты же искусствовед?
– Я лингвист. Но вместе с изучением европейской культуры нам преподавали и литературу. Байрон, Лейбниц, из русских Медведев, Акунин, Пушкин. Но меня больше интересовала философия Ницше, из постсороковых философов Ломбодин, знаете таких?
– Было дело, но о Ницше, он, я считаю, был, пардон, мудила. О последнем слышал, но не читал.