— Но что же я могу с собой поделать?
— Извините, преимущество человека в том, что он может исправлять свой характер. Для этого ему даны воля и рассудок.
— Выходит, счастье с Анютой для меня невозможно?
— Припомните Пушкина: «В одну телегу впрячь не-можно коня и трепетную лань».
— Так разве тогда не бесцельной становится вся моя жизнь?
— Вы не надеетесь стать ланью?
Алексей Антонович потер лоб рукою.
— Иван Герасимович, вот уже несколько лет меня не покидает ощущение быстрого бега…
— Бегите еще быстрее.
— Но я уже задыхаюсь! У меня подкашиваются ноги.
— Бегите быстрее. Вы бежите вперед, а не назад.
— Я упаду.
— Вам навстречу дует прекрасный, свежий ветер.
— Но сколько же я должен бежать?
— Если вы остановитесь, Анна Макаровна окажется от вас еще дальше. Неужели вы способны будете ей сказать: «Остановись, я не могу, я падаю»?
Алексей Антонович встал, вздрагивающими пальцами застегнул пуговицы у пальто.
— Именно это я уже сказал Анюте сегодня…
— Она живет святыми идеями свободы, она живет любовью к вам, да, да, я верю в это! А вы ее хватаете за руки: «Остановись, я не могу, я падаю». Алексей Антонович, голубчик, надо суметь!..
— Прощайте, Иван Герасимович!..
У окна скрипнул ставень, громыхнуло железо болта.
— Какой сильный, ветер…
— Жестокий ветер… Сегодня вернулась зима.
— Нет, Алексей Антонович, нет, этого не бывает. Зима не возвращается. Просто холодами началась весна. Хотите, я вам дам свой теплый шарф?
Старик бросился к вешалке, задрапированной цветастой занавеской, двинул рукой по проволоке медные колечки.
— Не надо, не надо…
— Я найду, найду сейчас, — повторял Иван Герасимович, обыскивая рукава пальто, куда он имел обыкновение засовывать шарф.
— Друг! Дорогой друг! — вырвалось у Алексея Антоновича. И снова, как в самом начале разговора, лицо его посветлело. — Не ищите. Не надо. Прошу вас. Мне не хочется кутаться…
— Да? Совершенно верно, Алексей Антонович. Ступайте так. Ступайте. Свежий, морозный ветер в лицо — это прекрасно.