Плютюновый Спыхальский изыски французского супа не оценил, и, тут же принялся за рататуй. Блюдо из баклажанов, перца и кабачков моему спутнику тоже не понравилось, поэтому он достаточно быстро принялся за круасаны с кофе. Я своего подчиненного не поддержал и принялся за неизвестное мне красное вино. Не сказать, что в своей жизни (что одной, что другой) я был поклонником этого напитка, но тут решил попробовать. И знаете что? Вино мне тоже понравилось! Почему? Да черт его знает? Наверное, потому что оно несколько отличалось от того, что мне доводилось пить раньше? Возможно, как-то менялась рецептура? Откуда мне знать? Я лишь озаботился возможностью прикупить пару бутылочек этого самого винца с собой, потратив на это приобретение кругленькую сумму в франках. Вполне может быть, что меня «развели на деньги», но вот я был счастлив как ребенок, и, практически до самой границы с Францией просидел, потягивая настолько сильно понравившееся мне винишко из бокала.
В вагоне-ресторане я провел несколько часов – практически до самой франко-германской границы. Минут за двадцать до нее подошел тот самый француз-официант и вежливо предложил пройти к себе в купе, потому как германские пограничники не любят, когда пассажиров приходится вылавливать при пересечении государственной границы по всему составу. Мысленно усмехнувшись, и, пожелав было, немного по нервировать гитлеровских стражей границы, я все-таки отправился в свое купе.
На франко-германской границе все повторилось практически точно также, как немногим ранее на польско-немецкой: те же ледяные и холодные взгляды немецких пограничников, излишне вежливо-прохладные фразы к людям в чужой военной форме, и, такое ощущение, будто эти самые местные погранцы готовы расстрелять тебя прямо сейчас только за то, что ты соизволил поехать не в гражданской одежде, а в своем мундире. В общем – скукотища. Под конец немецкий лейтенант даже выдавил из себя, учуяв от меня запах алкоголя:
– Verdammtes polnisches Schwein!
Должно быть, лейтенант-пограничник думал, что я его не пойму, поэтому выражался на языке Гёте и Шиллера совершенно не беспокоясь о том, что окружающие его люди могут понять. Вот только мне, жителю двадцать первого века, знакомому с немецкими ругательствами, в основном на уровне советских кинофильмов о войну, слово «швайне» и все его производные были хорошо знакомы, также, но уже по другим фильмам (немецким) я был знаком и с рядом других слов, вот только произносить их можно было совершенно в другой компании.
В первую секунду у меня даже появилось желание высказать на своем ломанном английском все, что я думаю о Третьем Рейхе – в целом и о конкретном лейтенанте-пограничники – в частности, вот только буквально сразу мной овладело благоразумие, и закрыл, открывшийся было уже рот.