— Проси, — сказал я. — И приготовь Морозову чай особый.
Особый — это с препаратом Аф номер три. На Морозова у меня свои планы.
После обязательных между людьми нашего положения приветствий, я спросил:
— Что привело вас ко мне, Савва Тимофеевич?
Промышленник сказал просто и деловито:
— Она страшная женщина.
— Она?
— Я имею в виду Марию Федоровну. Госпожу Андрееву.
— А мне думается, она весьма милая дама.
— Это всем думается. Поначалу, — и нижнее веко левого глаза Морозова дважды дернулось.
Тут Мустафа принес на подносе чай.
— Это что? — Морозов подозрительно посмотрел на чашку.
— Белый чай. Попробуйте. И жажду утоляет, и разговору способствует. Я уже пил, — я показал на стол с чашками.
Савва Тимофеевич ломаться не стал, и сделал маленький глоток.
— Вижу, она здесь, — он показал на чашку со следами губной помады. — Её цвет.
— Именно здесь госпожи Андреевой сейчас нет, — ответил я. — Но да, была. Что с того?
— Посмотрите на меня. До знакомства с ней я был весел, полон надежд, планов, энергии. Поверите ли, мне казалось, что из рук я могу пускать молнии — столько во мне было силы. А теперь я как подгнивший помидор, с одного бока ещё крепкий, а с другого лучше бы и не смотреть. Гниль, и больше ничего.
— Ну, полноте, полноте. Наполовину здоровый, крепкий — уже хорошо.
— Да не обо мне ведь речь, что я, изработавшаяся кляча. Я вас хочу предупредить. Не увлекайтесь! Не отдавайте себя до дна!
— Благодарю за заботу, Савва Тимофеевич, благодарю за заботу.
— Понимаю, вы считаете, что я вмешиваюсь в вашу жизнь, грубо и глупо. Да, вмешиваюсь, да, грубо и глупо. Но когда видишь человека, шагающего в пропасть, тут не до приличий…
— Хорошо, хорошо, пусть пропасть. Не переживайте. Глядишь, и обойдется. Вы, Савва Тимофеевич, уж больно волнуетесь из-за пустяков.
— Из-за пустяков?
— Конечно. Ну, допустим, допустим это пропасть, и я в этой пропасти пропаду. Что с того? Я мог пропасть не раз и не два, да и пропадал, и ничего, солнце не погасло, время не остановилось. Жизнь шла, идёт и будет идти своим чередом. Вы распространяете свой опыт на всех, а это не всегда верно. Помните, у Антона Павловича? Двенадцать женщин бросил я, девять бросили меня — но это не повод расстраиваться, даже если прожил на нежном чувстве половину состояния. Вы прожили половину состояния?
— Я не понимаю, почему…
— Нет, теперь моя очередь вмешиваться грубо и глупо. Но ещё глупее, уж простите за прямоту, вам, промышленнику, человеку дела, кормить бесталанных бездельников.
— Это… Это вы о ком?
— Это я о вашей помощи Партии.
— Но позвольте, откуда вы… Откуда вам известно? Неужели она вам рассказала?