Два дня мы наступаем. Наступаем богато, а результаты пока бедные.
Мы наступаем, без шуток, хорошо. Части идут в бой с большой охотой, смело, бойцы жертвуют собой, много энтузиазма, искреннее желание создать, наконец, перелом, поменяться ролями с противником.
Танки отличаются. На труднейшем, скалистом и холмистом рельефе, проходя через опасные рвы и овраги, остерегаясь волчьих ям, под огнем противотанковых пушек, машины прорываются в расположение мятежников, гасят и уничтожают его огневые точки, давят живую силу, сокрушают орудия. Три танка, встретив на дороге большую фашистскую пулеметную часть на двенадцати грузовиках, скосили ее целиком, прежде чем она начала обороняться.
Комбриг Павлов носится по боевым участкам, подстегивает роты и взводы, следит за тем, чтобы машины не задерживались на бензиновой зарядке, чтобы своевременно получали новые боекомплекты, а главное – чтобы не прерывалась связь с пехотой. Я с ним, беседую с танкистами, я во взвинченном, нервно приподнятом настроении. Мы довольны – сегодня разошлись вовсю.
Павлов хочет выехать на самую линию огня, для этого он пересаживается со мной в броневичок. Мне влезать удобно, но Комбриг с трудом умещает свое большое, атлетическое тело в тесной стальной коробке. Расшитая золотом фуражка несомненно пострадает здесь. Комбриг отдает фуражку шоферу своего «шевроле» – пусть дожидается.
Мы вышли из броневика и стали на пригорок. Два отдыхающих бойца уговаривают нас лечь: минут пять назад вот здесь же, рядом, разорвался снаряд. Павлов не согласен. Шут с ними, со снарядами, он должен видеть воочию, как действуют танки, и танки должны видеть его. Он оглядывается во все стороны, солнце зло прижигает его гладко бритую голову.
– Все равно вас не узнают, – говорю ему я, – вы без фуражки. В Испании не видали раньше генералов ближе ста километров от фронта. Это считалось просто неприличным.
Павлов сердится:
– Не видали – теперь увидят!
Он приказывает водителю броневика съездить за фуражкой. Двое солдатиков переползают подальше – опять совсем близко грохнулся бризантный снаряд, пламя, дым и черные комья земли взметнулись до небес.
Броневик примчался обратно, теперь генерал бродит по полю, подталкивает мелкие подразделения вперед, растасовывает танки, направляет пулеметный огонь. Запыленные бойцы, унтер-офицеры, оглядываясь на золотые пальмы фуражки, сами становятся важнее, подтягиваются, успокаиваются. В артиллерийских взрывах, своих и чужих, они начинают видеть логику и систему, в ранениях – неприятную неизбежность, во всем бою – закономерность и смысл. Дружинник предлагает отпить вина из глиняной бутылки, он смотрит, как Павлов пьет, на его моложавое, чисто выбритое крестьянское лицо, на его крепкие руки, смеется: