В связи с трагической гибелью М.Н. Тухачевского Политбюро ЦК ВКП(б) решило перевести начальника Генерального Штаба товарища Егорова на военно-дипломатическую работу в должность посла СССР в Испании.
Также было согласовано два предложения наркома обороны товарища Уборевича:
начальником Генерального Штаба назначить Бориса Михайловича Шапошникова,
командующим войсками Приволжского военного округа назначить Кирилла Афанасьевича Мерецкова
/Примечание Автора: в нашей реальности Б.М. Шапошников с 10 мая 1937 года назначен начальником Генштаба РККА, а К. А. Мерецков после возвращения из Испании с июня 1937 года назначен заместителем начальника Генерального штаба РККА, с сентября 1938 года командующим войсками Приволжского военного округа/
Меня послали в один из санаториев – в санаторий имени Маурина. Он находился в предместье Барселоны, у подножья Тибидабо, горы странной формы, нависающей над городом. Дом принадлежал раньше какому-то богачу и был реквизирован во время революции. Здесь долечивались раненые. Было и несколько англичан: Вильямс, раненый в ногу, восемнадцатилетний Стаффорд Коттман, которого прислали с фронта с признаками туберкулеза, Артур Клинтон, носивший разбитую левую руку на длинной проволочной растяжке, которую в испанских госпиталях называли аэропланом. Моя жена продолжала жить в отеле «Континенталь» и я каждый день приезжал в Барселону. По утрам я ходил в Центральный госпиталь на электротерапию. Это была не очень приятная процедура – от колючих электрических ударов дергались все мускулы моей руки. Но это помогало – во всяком случае, начали двигаться пальцы и боль немного утихла. Мы с женой решили, что нам следует, как можно скорее, вернуться в Англию. Я очень ослаб, лишился, казалось, навсегда, голоса, доктора говорили, что я буду годен к фронтовой службе не раньше, чем через несколько месяцев. Рано или поздно мне нужно было подумать о заработке; кроме того, не было особого смысла оставаться в Испании и есть местный хлеб, в котором так нуждались другие. Но основные поводы моего желания уехать, были все же эгоистического порядка. Мне надоела страшная атмосфера политических подозрений и ненависти, осточертели улицы, переполненные вооруженными людьми, воздушные налеты, окопы, пулеметы, скрежет трамваев, чай без молока, пища, пропитанная оливковым маслом, табачный голод, – одним словом, почти все, что неразрывно связалось для меня с Испанией.
Доктора в Центральном госпитале засвидетельствовали мою непригодность к военной службе, но чтобы получить увольнение из армии мне надо было явиться на медицинскую комиссию в один из прифронтовых госпиталей, а затем отправиться в Сиетамо, чтобы получить на свой документ печать в штабе ополчения. В это время с фронта приехал Копп; он весь сиял. Копп участвовал в боях и заверял, что наконец-то Хуэска будет взята республиканцами. Правительство перебросило под Хуэску войска с мадридского фронта, сконцентрировало тридцать тысяч человек и большое число самолетов. Итальянцы, которых я видел по дороге в Таррагону, участвовали в наступлении на дорогу в Яку, но имели много убитых и потеряли два танка. Тем не менее, заверил Копп, Хуэска обязательно падет. (Увы! Предсказание не оправдалось. Город устоял). А пока Копп отправлялся в Валенсию для разговора с военным министром… Он выехал в Валенсию в тот же день, когда я поехал в Сиетамо, – 15 июня.