Мамочки родные! Глаза! Правый — голубой, левый — зелёный… Где, твою ж матрёшку, мои линзы?! Ведь я надевала их прямо перед выходом… Или это было вчера?
Я резко развернулась и увидела, как блондин двумя пальцами берёт чашку с кофе. Меня вдруг охватило какое-то нехорошее предчувствие.
— Ника, что это такое на тарелке?
От страха моё сердце замерло и ухнуло куда-то вниз.
Нет, не может быть, только не это!
— Я уточняю свой вопрос, — медленно, чеканя каждое слово, произнёс Стефан: — Что за мерзкая чешуя лежит на десертной тарелке?
— Это, наверное, моя линза соскочила… — промямлила я, желая немедленно провалиться сквозь землю.
— Не удивлюсь, если вторая уже плавает в чашке с кофе! Значит, ты носишь линзы? — Стефан бросил на меня брезгливый взгляд и застыл с чашкой в руке. В его глазах цвета чистого неба застыло что-то вроде немого ужаса.
Я тоже словно окаменела от неожиданности и испуга, не в силах произнести ни слова. Пару секунд мы таращились друг на друга, пока блондин не отшатнулся от меня как от прокажённой.
— У тебя глаза разного цвета! Да ты хоть знаешь, что это такое?
— В медицине это называется гетерохромия, — выдавила я шёпотом, понимая его чувства. С такой реакцией я встречалась не в первый раз и, покраснев до кончиков волос, принялась ждать окончательного вердикта.
На лице Стефана появилась гримаса не то ужаса, не то отвращения.
— Разноцветные глаза — отличительный признак ведьмы! В средние века таких на костре сжигали!
Я… села. А нет, слава богу, показалось, тело-то продолжало стоять, но мысленно, в глубине души, я не то что села, упала и ушла в затяжной обморок. Буйная фантазия охотно и деловито обрядила меня в вызывающий костюм с устрашающим декольте и рваной юбкой, на голову водрузила остроконечную шляпу, нос отрастила до полного безобразия и в довершение абсурда шлепнула на его кончик большую, сочную, прямо-таки кричащую бородавку. Я даже на мгновение испугалась, подумав, что забыла котёл и метлу в коридоре, прежде чем вспомнила, что наняли меня не кухаркой и не уборщицей.
Такое стерпеть было уже невозможно, и я опрометью бросилась из кабинета вся в слезах. Это же надо так опозориться! В висках стучало лишь одно: прочь, прочь, прочь отсюда! Но путь мне преградила широкая фигура, и я буквально носом уткнулась в белоснежную рубашку генерального директора.
— Вероника, что случилось? — сильные чужие руки легли на мои плечи. — Ты плачешь, кто тебя обидел?
— Я ему кофе, а он… — жалость к себе настолько захлестнула меня, что слёзы полились ещё сильнее, — а он сказал, что такую ведьму, как я, надо на костре сжечь! — Обида горько клокотала в горле. Подлец, какой подлец! Я отдала ему лучшие годы жизни, родила детей, сварила борщ, отдала молодость и красоту, а он… Ну да, конечно, до этого пока не дошло, но досадно-то было так же!