– Надеждинский! Горлопан хренов! А ну, доложить по форме, какое задавалось домашнее задание!
– Выучить-с наизусть отрывок из романа Евгения Онегина «Александр Пушкин», то есть наоборот, и рассказать ничуть не хуже, чем выучить-с, – вытягиваясь по струнке, отчитался Семён.
– Тогда с вас и начнём, мосье – откинулся на стуле и уже спокойнее продолжил преподаватель.
– Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог, – нараспев принялся за подражание голосу Алёны Дмитриевны нахалёнок с нотками иронии и фарса.
– Дальше… – продолжил учитель, томно облизывая губы. Её возбуждала декламация стихов, особенно поэтов Золотого века, особенно Пушкина. Вкупе с похмельем классические строки расслабили Алёну Дмитриевну, поэтому откровенная шалость прошла мимо ушей. Напротив, ей вспомнилось что-то из репертуара Магомаева. Впрочем, шалость вызвала ничуть не более улыбки и смешков у аудитории.
– Дальше я не учил.
–Какого ху… то есть по какому праву, вы, сударь, не учили дальше! – почти переходя на привычную лексику, завёлся педагог.
– Потому как считаю-с вашего Онегина праздным декадентом, вредящим делу рабоче-крестьянской борьбы против класса эксплуататоров! – прокартавил Надеждинский.
– Объяснить!
– Что тут объяснять. Шастал он, значит, по балам, крутил шашни с Татьяной и ходил на стрельбище с Ленским, вместо славного труда на благо общества. Одним словом, стрелять эту контру надо! – докончил красноречивый монолог молодой разоблачитель Онегина.
– А тебе и завидно, говно! – уже ничем не сдерживаясь, кроме ремня на потрескавшейся коже, изверглась «пиковая дама».
– Моя зависть никак не оправдывает его похоти, – раскраснелся как в крематории юный обличитель-авангардист.
Раскалившись подобно руде в доменной печи, Алёна Дмитриевна в то же время онемела. Видимо, этот чувственный спич запустил в действие какие-то заржавевшие шестерни в её голове. Неловкую паузу перервал звонок. «Сию минуту из кабинета вон!» – обдала она сидящих за первой партой девочек слюной. Все быстро взяли в руки по ранцу и организованно покинули помещение, благо происходило подобное не впервые.
После лёгкой встряски языка с подкожными складками похмелье будто бы рукой сняло. Чувство складывалось такое, словно кто-то приложил положительный импульс ей под зад. Было оно неприятным, правда, каким-то новым, во всяком случае в последнее время. В тот день требовалось отсидеть ещё три урока, но назло трудовому договору Алёну Дмитриевну обуяла какая-то тоска. Вспоминались ей эпизоды из бурной молодости, когда она сама слыла той ещё оторвой, правда, не испорченной жизнью, имевшей мечты, чувства и прочие атрибуты молодости. Молодости… На этом месте тягостные думы прервались, уже знакомая нам рука начиркала мелом на доске домашнее задание, натянула на себя чёрное пальто и шляпу. На удивлённые взгляды семиклассников она смогла лишь выдавить невнятное: «со звонком уйдёте. Чао, буратины». Кабинет обычно она не запирала, ибо ничего ценного кроме исписанных тетрадок и пару томиков Достоевского там не лежало.